Бездна

— Мы ещё здесь, так что нам нужно держаться подальше от Преисподней, тогда этот вопрос останется для нас истинно академическим до поры.

— Так просто?

— Нет смысла усложнять. Он всегда прост.

— Вы это знаете?

— Я верю в это на основании собственного опыта. Иного ответа вам никто не сможет дать.

— Вы до сих пор во сне ходите по Аду?

— Нет. Сплю без сновидений.

— Отпустило?

— Не совсем. Я вижу Ад, когда закрываю глаза. Раньше это помогало его не видеть, а теперь — наоборот. Стоит мне закрыть глаза — он смежил веки — и я вижу его. Прямо здесь — он махнул рукой перед собой.

Я отшатнулся. В воздухе поплыл еле слышный тягучий гул, и ноздрей моих коснулся запах горящей серы — я помнил его по лагерю, когда горели вагоны.

— Кстати, вы зря оставили татуировку. Она вам больше не нужна.

Я посмотрел на стол.

Лёд в стакане давно растаял.

— Эй, господа, вы скоро? — спросил бармен.

— Ещё минут десять, — сказал мой собеседник.

— Хорошо, — отозвался бармен и снова уткнулся в телевизор.

— Это что-то нетипичное, — сказал я, — обычно он выгоняет всех ровно в час.

— Он часть мира, значит, сейчас мир, а значит, Он — хочет, чтобы мы договорили.

Я почувствовал, что мой вопрос становится мелким и ненужным.

— Значит, Он любит нас и даёт нам опыт? И наше отношение к этому не идёт в расчёт?

— Не совсем. Он всегда знает, что мы можем вынести и куда это нас может обратить. Может, но не обязано. Как и мать, следя за ребенком, который тянется к пламени, уже держит наготове мазь и повязку, пусть и не зная, понадобится она или нет.

— Но Он знает?

— Знает. Он видит все варианты. Поэтому Он всегда готов.

— Почему же тогда бывает, что умирают дети?

— Мы с вами не знаем. Но это его мир, значит, для этого есть причина. Для всего есть причина.

— Вы себя уговариваете?

Он закурил новую сигарету.

— Есть притча. Один монах молился Ему и корил Его за то, что неправедные преуспевают, а праведные живут в нужде и поношении. И когда он закончил молитву, то спросил — почему так? И раздался голос: хочешь понять — смотри. И монах стал невидим.

Он постучал по сигарете, сбивая пепел.

— Это что, шутка такая? Типа дзенского коана?

— Он увидел себя в незнакомом месте — в кроне развесистого дуба, стоящего у дороги. Был летний день, полдень, и солнце палило. По дороге ехал сытый, уверенный человек. На хорошей лошади, в хорошей одежде. Он подъехал к дубу, привязал лошадь, сел в тени и вынул из сумы еду. Поев и отдохнув, он сел на лошадь и поехал дальше.

Мой собеседник отхлебнул из своего стакана.

— Под дубом остался выпавший кошелёк с деньгами, плотно набитый. Монах хотел окликнуть богача, но не смог — был не только невидим, но и безмолвен.

Он пошевелил стакан. Остатки льда стукнули друг о друга.

— Тем временем на дороге появился другой путник — пешком. Неплохой, но потёртый кафтан, сумка на плече. Он тоже сел в тени перекусить, но увидел набитый кошель. Развязав, он увидел внутри золотые монеты. Завязав ремешок, он сунул кошель за пазуху и убежал. Монах смотрел.

Тем временем на дороге появился новый путник — бродяга в тряпье. Он сел в тени дерева и раскрыл грязную суму с подаянием. Вынул из неё сухую корку и начал понемногу её глодать. Тем временем на дороге вновь появился богач на лошади — он обнаружил пропажу кошелька, вспомнил, где мог его выронить и в спешке вернулся.

И что он увидел? Бродягу. Он стал трясти его, требуя вернуть ему кошелёк, но бродяга говорил, что у него ничего нет, и вид и голос его были так отвратны, что богач ударил его со всей силы.

Бродяга упал.

Богач вытряхнул суму, сорвал с бродяги кафтан и не нашёл своего кошеля ни там ни там.

Он вздохнул, сел и увидел, что бродяга не дышит. Сердце не билось.

В ужасе богач вскочил на лошадь и бросился прочь.

Зажигалка крутилась в пальцах собеседника.

— Всё потускнело, и монах увидел себя в своей келье, где молился. Он спросил — что же Ты показал мне? И голос ответил — ты видел историю, которая и правда произошла. А теперь послушай, чем она окончилась и началась. Купец, который совершил убийство, вернулся домой, и совесть травила его виной. В конце концов он бросил всё, раздал имущество родственникам и ушёл в монахи. Второй, тот, что унёс кошель, был неплохим человеком, и его тоже терзала совесть. Он вернулся под дуб, чтобы оставить кошель там, где взял, и нашёл там голый труп бродяги. И тоже бежал в страхе. Он открыл странноприимный дом, где любой мог найти приют и пищу. Ну а бродяга...  Он был в молодости преступником и убийцей, а когда постарел, стал нищим. И тем и смертью своей он получил воздаяние.

Я шмыгнул носом.

— Притча — это просто байка. Ей можно верить, а можно не верить.

— Именно так. Верить — или не верить.

— Хорошо. Если я не верю, то что?

— Тогда вы имеете дело с собой и миром. Бог вмешивается только в крайних случаях. И обычно в конце — Ад.

— А если верю?

— Тогда Он ведёт вас наикратчайшим путём, который вам под силу. И чем меньше вы сопротивляетесь, тем быстрее идёте. Это называют смирением. Отдачей себя в руки Бога. Когда вы начинаете идти вместе с Ним.

— Даже если он тащит меня через море дерьма?

— Да.