Бездна

Вдоль всей дороги, ведущей в Пхукет, десятки зеленоватых тел лежали, словно уснув, под навесами «Enjoy Coca-Cola». Всякий раз, как мы встречали спасателей, мне приходилось рассеивать заблуждение по поводу своего статуса. Из-за моей молодости меня принимали за сына или брата пропавшего родственника. Психологи предлагали мне помощь. Я отвечал: «Спасибо, я журналист». Одни брезгливо отворачивались, другие, напротив, стремились поговорить. Даже кое-кто из психологов.

Вечером на пляже, в тени раскидистых пальм, я встретил русских девушек, подставлявших обнаженные груди ласковому солнцу. Их спутники играли в теннис деревянными ракетками. Они приехали отдыхать, и ничто не могло омрачить этот долгожданный праздник. «Даже смерть?» – спросил я у одной из девушек, разглядывая татуировку на ее животе – щупальца какого-то таинственного головоногого, исчезавшего в ее трусиках.

– Но мы-то живы! – ответила девушка, и это показалось мне самым оптимистичным из всех возможных ответов.

На остров спустилась ночь, благоухающая цветами и выхлопными газами. Бродячие торговцы продавали DVD с самыми удачными кадрами цунами, снятыми на любительские камеры. Я купил один такой диск для Фирмы. Мне он был нужен как рабочий документ, а для тайской улицы стал уже историей. Сейчас здесь вовсю готовились к встрече Нового года. Шорох колес мопедов по асфальту, бумажные гирлянды в витринах лавок, меню Happy New Year на грифельных досках у дверей ресторанов. В какой-то закусочной я заказал кружку «Tiger Beer» и порцию phad thai[115], ясно сознавая, что некоторые из креветок, входящих в это блюдо, могли кормиться телами жертв волны-убийцы. Что ж, пусть это сознание станет моей частью общей беды. Моей единственной частью. И вот от этого мне хотелось в тот вечер заплакать.

Я выполнил задание, я написал статью.

Катрин Денев, Хезболла и я

Второе потрясшее меня событие не имело отношения к природе, оно стало делом людских рук. Я находился в Ливане, в Бейруте. В стране кедров, в стране древних гробниц. Я хорошо знал эту страну и любил ее. Она только что выбралась из пятнадцатилетней войны и стояла на пороге следующей, это-то меня и волновало. Мне нравилось там очень многое: священная долина Кадиша, дом-музей писателя Халила Джибрана, куда меня привел мой друг Самир, храм Юпитера в Баальбеке[116], источники Акфы, где юный Адонис был, по преданию, растерзан кабаном, и, конечно, – к чему скрывать – ночная жизнь. В числе других клубов меня особенно привлекал один, под названием «В-018». Он находился в бывшем палестинском лагере, который однажды ночью, в ходе последней беспощадной войны, был уничтожен христианскими ополченцами. В память об этих драматических событиях архитектор создал клуб-музей. Он находился в подземелье, и, чтобы туда попасть, нужно было спуститься метров на десять. В помещении стояла темень, только чуть поблескивали бутылки в гигантском баре да узкие металлические вазочки на одну розу, стоявшие на каждом столике перед фотографией какого-нибудь известного покойника. Столы и кресла имели форму надгробий. Однако сценарий приема посетителей, повторявшийся каждую ночь, провозглашал торжество жизни над смертью. В самый разгар веселья красивые девушки в туфлях на высоких каблуках танцевали, попирая могильные камни, и мягкие извивы их тел заставляли зрителей позабыть о войне и скорби. Крыша клуба внезапно раздвигалась, и ночным гулякам открывалось звездное небо; они приветствовали его радостными воплями, а музыка рвалась наружу, словно дух-освободитель.

Я любил Бейрут и каждый год старался придумать повод для поездки туда – сделать репортаж о фестивале, взять интервью у бывших полевых командиров; поездки эти были моей данью восхищения Востоку. Но в последний раз все обернулось иначе. Я приехал на презентацию своего романа. И на премьеру фильма с Катрин Денев. Фильм назывался «Я хочу видеть»[117]. В нем рассказывалось о путешествии в Ливан, разрушенный бомбежками 2006 года; фильм был снят в смешанной манере «performance art» и шоковой документалистики. Денев играла саму себя – кинозвезду, которую приглашают на благотворительный концерт в воюющую страну. Она заявляет: «Я хочу это увидеть!» Садится в машину красивого ливанского парня, едет вместе с ним по разбитым дорогам, через развалины мертвых деревень, направляясь к югу, к израильской границе. Дальше проезда нет. Тогда важные шишки, ливанские командиры, испугавшись последствий, звонят израильским военным по ту сторону колючей проволоки: «Вы же не станете стрелять в Катрин Денев!» У режиссеров фильма, мужа и жены, не было никакого сценария, полная импровизация; им было важно запечатлеть непредвиденное в отношениях ливанца и француженки, простого человека и кинозвезды, войны и мира. Мира, в любую минуту готового вспорхнуть и исчезнуть, – недаром же его изобразили в виде голубя[118].