Бездна

Я раскрыл «Илиаду». Гектор, уходивший воевать с греками, прощался на крепостной стене Трои с Андромахой-«белорукой» и с сыном Астианаксом, которому было два или три года. Рыдающая жена умоляла его, во имя своей любви и их ребенка, не рваться в сражение, не делать ее вдовой, а сына сиротой. Гектор утешал ее, говорил о чести – о эта старая добрая Троя, как сейчас говорят: старая добрая Франция! – и наклонялся к маленькому сыну, который испуганно плакал при виде сверкающих доспехов отца и лошадиного хвоста, венчающего его шлем. Гектор с громким смехом снимал шлем, брал сына на руки, прижимал к своей могучей груди и заклинал богов: «Пусть когда-нибудь скажут о нем: он превзошел своего отца!» Когда греки ворвутся в Трою, они сбросят ребенка вниз с крепостной стены.

Это чтение не очень-то располагало ко сну. Я закрыл «Илиаду», взял «Одиссею» и попросил вторую порцию водки. Облака плыли по небу, как островки пены в раковине после бритья. Вот только фаянсового края не было видно.

Французские власти оповестило испанское консульство. Они нашли мое имя и номер телефона в ее вещах.

На экране, вделанном в спинку переднего кресла, показывали продвижение самолета. На пунктире его маршрута появилась точка – Кааба, здание кубической формы, находящееся во внутреннем дворе мечети Масджид аль-Харам в Мекке, к которому устремлялись молитвы всех мусульман мира. Многое бы я дал, чтобы замедлить полет, никогда не прибыть в пункт назначения. Мой сосед, молодой человек лет тридцати с жиденькой бородкой, в джинсах и кроссовках, заговорил со мной. Он был радостно оживлен. Даже возбужден, пожалуй. Мне хотелось поспать, но я был зажат между ним и иллюминатором и не мог уклониться от беседы.

– Я лечу на хадж, – сообщил он.

– Но ведь вы еще очень молоды, – заметил я.

– Хадж – основа ислама, и я, пока не совершу его, буду истинным мусульманином всего на четыре пятых[176]. Кроме того, мне неведомо, когда я умру, а сейчас я нахожусь в добром здравии, и, раз у меня есть средства на эту поездку, нужно совершить ее.

Я прошептал:

– «Тому, кто не совершил хадж, имея средства и верховое животное, на котором может добраться до Дома Аллаха, нет разницы умереть иудеем или христианином…»[177]

Его глаза изумленно расширились.

– О, вы так хорошо знаете это?!

– Да, интересуюсь.

– Примите мое почтение! – И он прижал руку к сердцу. – Меня зовут Брахим.

И он заговорил о стоимости этого паломничества: больше трех тысяч евро. После чего обосновал свое решение: чем дальше, тем меньше будут добывать нефти, а значит, вздорожают билеты на самолет. Опять-таки, если промедлить, наступит лето, когда число паломников сильно возрастает, а находиться в давке – само по себе тяжкое испытание, да еще и жара станет совсем невыносимой. В настоящий момент у него нет детей, но есть планы создать семью, и потому совершить хадж до того как раз даже уместно, «чтобы потом Аллах внял его молитвам и исполнил все желания».

– А кроме того, – добавил он, – когда-нибудь Кааба будет разрушена.

– Да, но это случится в конце времен, – возразил я.

– Кто знает, может, этот конец уже близок.

– Вы правы, все случается быстрее, чем хотелось бы.

И я закрыл глаза. После водки очень хотелось спать, но голос соседа вернул меня к действительности.

– Мне не терпится увидеть Каабу!

У него восторженно сияли глаза. Я даже растрогался.

– Вы попытаетесь дотронуться до черного камня? – спросил я.

Он восхищенно взглянул на меня:

– О, вы и это знаете?

– Я же говорил, что интересуюсь…

– Вам следовало бы ехать со мной!

Я усмехнулся: «иноверцам» был запрещен доступ в Мекку, на территорию священного города. Этот камень, вделанный в серебряный цоколь и установленный на большом священном кубе, по преданию, был принесен ангелом из рая; вначале он был белым, но со временем почернел от прикосновений грешников. Говорили, будто он был святыней более древнего культа, предшествующего исламу. А еще говорили, что в день Страшного суда он обретет язык, дабы свидетельствовать об искренности человеческих сердец.

– Как вы считаете, этот камень – метеорит?

Мой сосед замотал головой:

– Нет, он упал из рая, чтобы указать Адаму и Еве место основания храма. На нем запечатлен поцелуй Пророка, и этого мне достаточно. – И спросил: – А вы зачем летите?

Я поколебался, прежде чем ответить:

– На розыски жены.

– Она мусульманка?

– Насколько мне известно, нет.

– Так что же она там делает?

– Не знаю.

У него хватило такта не настаивать.