Бездна

Я не обиделся. В конце концов, меня это не касалось. Может, она искала информацию для беременных на сайтах «моя-беременность» или «беременность-и-нежность», где пишут что-нибудь вроде: «Когда вы едите сладкое, думайте о том, какое удовольствие доставляете этим вашему ребенку».

Она явно не желала делиться со мной информацией, но почему у нее такой мрачный вид?

Я не стал спорить, просто положил голову к ней на колени, прижав ухо к животу. Ее груди уже разбухли, но не это меня заботило. Сейчас я пытался, закрыв глаза, услышать, почувствовать знаменитые толчки. Мне довелось прочесть на сайте для беременных – ибо я тоже туда заходил, а иначе откуда бы я все это узнал? – что очень полезно подобрать какую-нибудь фразу, выражение, словечко и как можно чаще нашептывать своему будущему ребенку сквозь стенки матки. Это должно его успокаивать, становиться для него звуковой встречей, обещанием скоро увидеться и узнать друг друга.

«Гектор, Ахилл и Улисс – герои Троянской войны». Вот первое, что пришло мне на ум.

Нет, меня не заботило то, что ее груди разбухли, и сейчас одна из них лежала на моем левом ухе, тогда как правое приникло к ее животу, я и не думал проявлять недовольство по этому поводу. Мне все равно хотелось их видеть, ласкать, взвешивать на ладонях, легонько покусывать соски. Словом, мне хотелось заниматься с ней любовью.

Но она не позволяла мне этого, отталкивая мою руку, когда я просто касался ее округлившегося живота. Мне было больно. Я вставал и уходил в гостиную. Она меня не удерживала.

Я безумно страдал. Меня жег стыд. И я даже не осмеливался сказать это ей, чтобы не добавлять к своему стыду еще и унижение. Что она ответила бы мне? Что она больше не хочет меня? Мое тело казалось таким слабым рядом с ее раздавшимся телом самки, скрывающим в себе две жизни вместо одной. И два сердца вместо одного, но тщетно я искал ее собственное. Оно больше не билось для меня. Я терзался чувством своей вины, вновь и вновь переживая ту ночь в чреве кита, вспоминая, как беру упаковку пилюль и прячу их в карман. Ведь она ясно сказала, что не хочет детей. А я совершил насилие над ее судьбой. Это было моим проступком. И, значит, моей виной?

А ее беременность протекала прекрасно. Царственная Венера-Прародительница с налитым телом и цветущим лицом, она сияла здоровьем и… гнушалась мной. Если кого-то и тошнило в ту пору, то это меня.

Твоя мать неузнаваемо переменилась. И однажды я решил обсудить это со своим другом Бастьеном. Он у нас был многодетным отцом и всегда нахваливал мне – не просто, а весьма настойчиво – всю прелесть беременности, особую, одухотворенную красоту женского тела в этот период и переход на высший, почти сакральный уровень сексуальных отношений мужа и жены.

– Не переживай, – сказал он мне, сделав глоток мохито и откинувшись на спинку ярко-красного кресла. – Это бывает со всеми женщинами.

Я отбросил последнюю стыдливость:

– Но ты же мне говорил, что любовь с беременной Сандриной – это почти мистическое действо?

Он понял, что я дошел до отчаяния. На его высоком лбу появилась морщинка.

– Ты должен проявить терпение, Сезар. Ведь Пас, помимо всего прочего, художник.

– А это делает ее меньше чем женщиной?

– Больше чем женщиной, – поправил он.

– Хочу тебе напомнить, что она не желает со мной спать.

– У вас все только начинается, и она, вероятно, не очень-то уверена в тебе.

Он через силу улыбнулся, вытащил из бокала листок мяты и начал его жевать, неосознанно подражая Дельфийскому оракулу[143].

– Бастьен, предскажи мне судьбу.

– Что ты болтаешь?!

– Ладно, это я так. Забудь.

– Сезар, беременность – это в первую очередь химия…

– Да-да, я чувствую, что ты прав. Закажи себе еще один мохито.