Бездна Челленджера

— Скажем так, у меня есть кое-какая власть.

Я не знаю, верить ли птице, но я допускаю мысль, что она — не враг. Или хотя бы не худший враг.

— Зачем ты мне это говоришь? — спрашиваю я.

— Может понадобиться… — Попугай начинает нервно трясти головой, так что она описывает восьмерки у меня перед глазами.

— Понадобиться — что?

Птица начинает мерить шагами мою грудную клетку. Щекотно.

— Грязное дело, грязное. — Попугай успокаивается и некоторое время молчит, а потом смотрит мне в левый глаз: — Если капитан не оправдает доверия команды, мне нужно знать, что я могу на тебя рассчитывать.

— Рассчитывать на меня в чем?

Птица подносит клюв к моему уху:

— В том, чтобы убить капитана, разумеется!

72. Наша единственная надежда

Ты лежишь в кровати. Без футболки. Твой мозг пожирает лихорадка, от которой не лихорадит. Снаружи льет так, будто настал всемирный потоп.

— Беда, — бормочешь ты. — В школе случится какая-то беда, потому что я не там.

Мама гладит тебя по спине, как будто ты снова ребенок:

— А когда ты был в школе, беда собиралась случиться здесь.

Она не понимает.

— Насчет дома я ошибся, — говоришь ты, — но на этот раз я прав. Я знаю. Я просто знаю.

Ты смотришь на маму. У нее красные глаза. Тебе хочется поверить, что это не от слез. Это от недосыпа. Она долго не спала. Как и папа. Как и ты. Ты не спал два дня. Может, три. Родители отпросились с работы и по очереди ухаживают за тобой. Ты хочешь остаться один, но боишься остаться один — и боишься не оставаться один. Тебя слушают, но тебя не слышат, и голоса в твоей голове считают, что родители — тоже часть проблемы. «Понимаешь, это ведь не твои родители, — говорят голоса. — Они притворяются. Твоих настоящих родителей съел носорог». Ты помнишь, что это из «Джеймса и гигантского персика» — книги, которую ты обожал в детстве. Но в голове у тебя такая каша, а голоса звучат так убедительно, что ты больше не знаешь, где правда, а где вымысел. Ты знаешь, что не слышишь их ушами, но они идут и не из головы. Кажется, они вещают из другого мира, куда ты ненароком залез, как из телефонной трубки, из которой вдруг полилась иностранная речь — и все же ты понимаешь каждое слово. Голоса живут где-то на задворках твоего сознания, как звуки, которые ты слышишь при пробуждении, пока мир сновидений еще не трещит под весом реальности. Как быть, если сон не прекращается, даже когда ты просыпаешься? Что делать, если ты перестаешь различать его границы?

Голоса не могут быть настоящими, но они хорошо умеют заставлять тебя об этом забыть.

— Они говорят мне, что наступит конец света, если я не предотвращу то, что собирается случиться.

— Кто говорит? — спрашивает мама.

Но ты не отвечаешь. Ты не хочешь, чтобы родители знали о голосах, так что ты просто тяжело вздыхаешь и вспоминаешь все фильмы, где только один человек может спасти мир. Там всегда говорят: «Ты — наша единственная надежда». Что было бы, если бы все эти герои не оправдали своего великого предназначения? Если бы они просто лежали в кровати и мамы гладили бы их по спине? Если бы они ничего не сделали? Что же это будет за фильм?

73. Высокая честь

Капитан вызывает меня в кабинет для разговора один на один. Даже попугая не видно. Последний раз я заметил его в камбузе: он перелетал с плеча на плечо, проверяя, на месте ли мозги. Теперь птица каждый раз подмигивает мне, напоминая о тайной беседе.

— Ты доверяешь мне, Кейден? — спрашивает капитан.

Если я совру, он поймет. Так что я отвечаю честно:

— Нет.

Он улыбается:

— Хороший мальчик. Значит, ты чему-то учишься. Я горжусь тобой. Сильнее, чем ты можешь себе представить.

У меня как будто выбили почву из-под ног:

— Я думал, вы меня ненавидите.

— Вовсе нет! Я подверг тебя всем этим испытаниям, чтобы ты очистился от мякины. Не соверши ошибки, мальчик, и ты будешь главной надеждой экспедиции. Я ставлю только на тебя.

Не знаю, что на это ответить. Я спрашиваю себя, говорит ли он это всем матросам, но каким-то образом чувствую, что он искренен.

— По правде сказать, меня беспокоит, что творится на корабле. Страшен не океан снаружи, а буря изнутри. — Он наклоняется поближе: — Я знаю, что Каллиопа разговаривает с тобой. Она рассказывает тебе вещи, которых никто больше не знает. Это значит, что ты особенный. Что ты избранный. — (Я ничего не говорю, пока не пойму, к чему он клонит.) — Если она что-то знает, то скажет об этом именно тебе.

Тут до меня доходит, что, может быть, именно сейчас у меня появилась капелька власти:

— Если она что-то мне рассказывает, это потому, что доверяет мне. Зачем мне предавать ее доверие и пересказывать все вам?

— Я твой капитан! — Я ничего не отвечаю, а он рычит и принимается бегать по палубе. — Или, может, ты подчиняешься птице? — Он стучит кулаком в перегородку. — Бунтарский комок перьев! Сеет семена непослушания, даже сидя у меня на плече! — Капитан хватает меня за плечи и смотрит на меня своим единственным глазом, как недавно попугай: — Каллиопа не говорит, что готовится мятеж? Что птица одержит верх?

Я сохраняю спокойствие:

— Я у нее спрошу.