Бездна голодных глаз

Тонкие губы Лайны-Предстоящей еле заметно подрагивали, породистый нос с легкой горбинкой словно принюхивался к далекому, слабому аромату, и я понимал, что неизвестный мне гонец Махметкул-арра в эту минуту с восторгом рассказывает кому-то о случившемся, привирая добрую четверть, если не половину, и его слушатели кивают головами, шепча темное имя Ахайри, Матери-Ночи.

Лайна резко поднялась и направилась к мраморной лестнице, покрытой чем-то алым и ворсистым. Она шла по ступенькам, чуть подобрав подол длинного платья, и перила рядом с ней наверняка были гладкими и ледяными. Каменными были перила. А мои ладони еще помнили дерево, дерево этих же перил пятиминутной давности…

Шутки шутишь, Дом, Дом-на-Перекрестке? Мы бродим, мечемся, спешим, а ты стоишь и поджидаешь всех нас, и твоя вечная изменчивость хранит внутри, в самой сердцевине, некий тайный зародыш…

Чем прорастешь, Дом, Дом-на-Перекрестке?!

…Я смотрел вслед Предстоящей, а за моей спиной молчала стена с обоями в цветочек, стена без всяких признаков окна с витражами, но я знал, что там, снаружи, занимается рассвет.

Иначе бы Она не ушла.

— До заката, Предстоящая, — прошептал я и вновь почувствовал, что мерзну.

— До заката, Мифотворец…

В Доме было ужасно холодно.

2

Я вернулся в свою комнату, мрачно подмигнул просиявшему тюльпану и открыл тумбочку у кровати, где у меня еще оставалось с полбутылки хиразского бальзама. Темно-топазовый, чуть горчит, тридцать две травы в настое, а крепость…

Такую крепость не в одиночку штурмовать. Я подумал, вытащил пробку и двинулся на приступ.

…Пятый глоток настроения не улучшил, но ощутимо добавил тепла в окружающую сырость. Зря все-таки Лайна назвала меня Мифотворцем. Ведь знает же, что не люблю, и я знаю, что она знает, и тем не менее…

Шестой глоток. Седьмой. Я попытался расслабиться и вспомнить, какой покорно-томительной любовницей бывает хрупкая Лайна, Предстоящая Матери-Ночи Ахайри, но в голову упрямо лезло совсем другое: пинки, теряющее чувствительность тело, смех разгоряченной толпы, в которую судорожно швырял бесполезные слова чужак по имени Сарт… Я только что выпал из своего, привычного мира, я еще не успел понять, что Тяжелое Слово Магистра Сарта здесь, в этом простом и старом существовании, превратилось в горсть побрякушек, раздавленных в крошку сандалиями зевак. Я еще жил тем, о чем не хочу рассказывать — не здесь, не сейчас — и не научился пока жить заново. Пинки, смех, стыд — и порог неизвестно откуда взявшегося Дома, шелест убегающих ног позади, и — глаза, внимательные, оценивающие глаза Лайны-Предстоящей.

Временами я ненавидел эти глаза. Мне казалось, что в них сосредоточилась вся тяжесть здешнего практичного бытия, где тщательно продуманные чудеса отмеряются по чайной ложке для здоровья тупеющего человечества; и мы — личные Мифотворцы Предстоятелей — укладываем иллюзорные кирпичи легенд, лжи, сказок, чтобы люди могли жрать, спать, размножаться и изредка, на сон грядущий, тешить ожиревший разум словами о том, чего нет и не может быть.

Мой бедный, глупый ночной всадник! Ты же знал, верил, ты был готов испугаться, ты испугался почти радостно, ты так и не понял, что это твой сладкий ужас вырос перед твоим конем!… А я лишь помог, помог нелепо, случайно, я ощутил твой страх и помог ему принять форму — и лишь я видел, что конь, глупое животное, вставал на дыбы, повинуясь власти поводьев и обиженно выкрикивая свои конские проклятия…

Ничего не видел конь. И поэтому не понимал жгучей боли в разрываемом рту. Он не знал, что он должен увидеть. Кони не молятся в храмах Ахайри. А люди молятся. Люди верят. Люди знают, кто может встретиться им в ночи. Некоторые даже видели саму Темную Мать, когда она несется по заброшенным дорогам, гоня упряжку крылатых вепрей…

Меня всегда интересовало, какому болвану первому пришла в голову идея свиньи с крыльями?! И почему они — люди, а не свиньи, хотя иногда и весьма похожие друг на друга — почему они не смеются, а боятся?!

Не положено Мифотворцу думать о таких вещах. Традиция есть традиция. А я думал. И втайне посмеивался. Если не злился.

В конце концов, я был чужой. Первый чужой в Доме. Спасибо Лайне — учуяла, высмотрела талант…

Первый — и, наверное, последний.

Я пил бальзам и еще не знал, что я уже действительно — последний.

Только не в этом смысле.

Я сидел, смачивая губы пряной жидкостью, и с каким-то болезненным удовольствием мурлыкал себе под нос один и тот же куплет старой, полузабытой песенки, по многу раз повторяя каждую строку…

Среди бесчисленных светил
Я вольно выбрал мир наш строгий,
И в этом мире полюбил
Одни веселые дороги…

3

— …Иди в мир. Пройдешь через нижний зал, потом по коридору, третья комната; дверь рядом с кроватью под балдахином. Кровати может и не быть, но дверь там одна, так что не ошибешься… И поторапливайся, Дом тебя побери!…