Бездна голодных глаз

Я пожал плечами. Что мог я знать? Чувствовал — да, догадывался — пожалуй, боялся — наверняка… Но знать?!

— Хочешь, я растолкую тебе его жест, Молодой, — вмешался Сарт. — В переводе на общеупотребительный будет примерно так: а кто его знает?

— Я знаю, — оборвал его Мом. — Или почти знаю. Я был там. Я был частью Бездны. Я и сейчас…

Он осекся и помолчал.

— Как ты представляешь себе ад, человек? — неожиданно спросил Мом.

— Жара, — не задумываясь, сказал я. — И скрежет зубовный. Рога и хвосты.

— Похоже, — задумчиво сказал Мом. — Так вот — Бездна гораздо хуже. Ни смолы, ни хвостов, ни котлов. Ни времени, ни пространства. Ни вашей обожаемой материи… Ничего. Сплошной скрежет зубовный. Беззвучный и бессмысленный. Каждый носит в себе частицу Бездны, но не каждый попадает в нее. И никто не возвращается. Как из ада.

— Орфей вернулся, — сказал я.

— Да, Орфей, — согласился Мом. — И я.

Сарт подумал — и промолчал.

— И я, — повторил Мом. — Но она все еще держит меня. Вы не знаете, что это такое — побывать в Бездне Голодных глаз, хотя вы оба проходили сквозь нее. Но одно дело — пройти, и совсем другое — превратиться в часть Бездны. Даже тебе, Сарт, я не желаю этого.

— Я оценил твои слова, Молодой, — Сарт шепнул это совершенно неслышно, и я не успел осознать странный подтекст его фразы.

Мом пропустил реплику Сарта мимо ушей.

— У Бездны есть сущность — много сущностей, слитых воедино — но нет и не может быть существования. И поэтому она пронизана страстным всеобщим стремлением — осуществиться. Быть. В том мире, откуда пришел я, Бездна уже пыталась реализоваться через Книгу Последних, но Книга внезапно обрела собственную сущность и вышла из-под контроля. Локальные прорывы на Землю неизменно терпели фиаско — носителей, как правило, убивали, считая их «одержимыми дьяволом». Две сущности в одном теле почти всегда дают подобный эффект, а на вытеснение «хозяина» у одиночных попыток не хватало мощности. Мне повезло совершенно случайно… хозяин был безумен.

Но и в том мире, где побывал ты, была своя неудачная проба — Черный ветер. Увы, в последний момент три человека одновременно воссоздали высший витраж, составленный Сартом сто пятьдесят лет назад…

Я посмотрел на Сарта. Он не отрывался от коньячной желтизны бокала, и дорого бы дал я за то, чтобы увидеть стоящее перед ним в прозрачной топазовой дымке… Сарт почувствовал мой взгляд и отрицательно покачал головой.

— Но на этот раз осечки не будет! — голос Мома зазвенел. — Бездна нашла необходимое! Нашла «линзу», человека, способного вобрать в себя всю ее сущность, сфокусировать ее и выплеснуть в людей с такой силой, что их исконные сущности будут вытеснены — и Бездна займет освободившееся место! Я успел, успел подготовить тебя; иначе она не выдержала бы, а я не готов, я не умею, и снова… Но я успел! Ты дал им веру: Городу — одну, Степи — другую, и они узнали, что инакомыслящих должно убивать, и объединились для этого. Армии сойдутся на равнине, огромные, бесчисленные армии — и ты войдешь в образ Бездны, и Бездна через тебя войдет в них. Великий спектакль — и последний!…

Тишина присела на диван с нами. Говорить было не о чем. Любой мой вопрос прозвучал бы фальшиво. Я поверил Мому. Воистину верую, ибо нелепо… И он ответил на непроизнесенное.

— Читай, — Мом бросил мне газету. — Внизу, на третьей странице.

То, что он имел в виду, я нашел почти сразу. В разделе «Криминальная хроника».

«27 октября, около трех часов утра, в районе площади Поэзии сошедшим с рельс трамваем пятого маршрута был сбит мужчина, имеющий при себе удостоверение труппы театра «У виадука». Удостоверение выдано на имя Алекса Сайкина. Свидетелей происшествия убедительно просим позвонить по телефону 33-17-49».

Я перевернул газету. На ней стояло завтрашнее число. Через полтора часа оно станет сегодняшним. Третий звонок. Трамвайный.

— Ладно, — сказал я, комкая газету. — И на том спасибо. Одна надежда на логику… Если есть Бездна — что-то должно быть ее антиподом. Если есть ад — должен быть рай. А иначе, действительно, впору… Выходит три яруса: средний — наш, человеческий, и с него можно попасть либо на нижний, в Бездну, либо на верхний…

— Сразу видно театрала, — Сарт вздохнул и поставил бокал на столик. — Богема… Первый ярус, второй… Ложи. Бельэтаж. Оркестровая яма. Весь мир — театр… И мы на галерке.

— Дело не в ярусах, — угрюмо сказал Мом. — Так все выходит слишком просто. Или слишком сложно. Тот выше, а этот — ниже… И спорить не о чем. А на деле выходит вроде квартиры… Вот мы где сидим? В комнате. Четыре стены, один потолок и одна дверь. Кто здесь сидит? Мы сидим, человеки. То есть вы — человеки… Разные миры, разные эпохи, но все — люди, и все — в одной комнате. А что, собственно, есть человек? А есть он, родимый — душа, обремененная трупом. Можно и помягче, но суть от мягкости не меняется. Вот ходит он, ест, спит, объединяется, плодится и размножается; и труп его, то бишь тело, изнашивается до полной неупотребимости. Тогда труп закапывают, а освободившаяся душа открывает дверь и…