Бездна голодных глаз

Самые ярые из любопытствующих уже стали поговаривать, что у Упурка губа не дура, и если помирать с такой помпой, то они и сами бы не прочь… и если кто подбирался к строю дружинников и кричал через их чешуйчатые головы о своем желании поучаствовать, а чтоб портить там или палить, так ни-ни — то на переговоры изредка подходил хмурый Подмастерье в сопровождении серого балахона и после кратких расспросов пропускал некоторых добровольцев вовнутрь. Оставшиеся на площади принялись поначалу было делать ставки на жизни рисковых счастливчиков, и после утреннего ухода новобранцев в каризы вместе с Подмастерьями ставки резко подскочили, но пообломались к вечеру: все возвратились целехонькие, хоть и задирающие носы к розовеющему небу.

На вопросы они не отвечали, лишь таинственно намекали на причастность к Великому Исходу Патриарха Помоста Девоны Безумного — и все с большой буквы!… Зазнаек было решено осадить, но те уже юркнули к помосту, и возмущенные, но заинтригованные горожане тоже попытались напроситься за кордоны — но добровольцы, как оказалось, уже не требовались.

Тем временем всем стало казаться, что помост торчит на Круговой площади по меньшей мере вечность, и хождение к нему у многих стало входить в привычку, и красавицы из Пляшущих Флоксов начали сетовать на падающий и никак не желающий подниматься спрос на их потные услуги, а трупожоги пытались найти приварок на стороне… время шло, и шло, и вышло совсем…

…У Скила негаданно-нежданно оказалась прекрасная память, даже на фоне привычных к Говореньям Подмастерьев, и Девона все чаще молчал на занятиях со Скилом, и лишь жмурился в углу сытым котом, подбрасывая коротенькие реплики; Пирон ревновал и злился, хотя и у него выходило вполне прилично, и вдруг пришел день, и это оказался тот самый день…

Сон

…Ночь. Рваное одеяло черного неба с просвечивающими сквозь прорехи светлячками звезд. И тихо. Нереально тихо, как бывает только ночью. И только в городе. Все это — застывшее молчание, мерцающие огоньки в складках бесконечного вселенского одеяла, пухом осыпающиеся за горизонт — все это кажется мне смутно знакомым. Сотни, тысячи раз смотрел я в ночное небо, но не воспоминания бередят сейчас мою истрепанную душу. Другая тьма, другие огни, и ближе, гораздо ближе… Когда это было? Где? Во сне? Открылась бездна, звезд полна, звездам числа нет, бездне — дна… Когда и где? Сегодня и сейчас…

В темноте передо мной возвышается неприветливая серая громада помоста. Молодцы все же Подмастерья… Славные мальчики. Сделали, как надо. Если б я еще был уверен, что именно так надо… Не уверен я. Ни в чем не уверен. И охраны почему-то нет — а должна быть, обещали…

— Они сейчас не нужны.

Я напрягаю зрение, и мне с трудом удается разглядеть угловатую фигуру, примостившуюся на краю свежесколоченного помоста. Очертания сидящего размыты ночью, но голос…

— Ты, Мом?…

— Я.

— Объявился, значит… Куда ж ты запропастился, Момушка?

— Да уж объявился, — он цедил слова сквозь зубы, и мне все чудилось, что Мом сдерживает подступающий крик. — Ты что ж это творишь, шут гороховый?! Мы так не договаривались!

— А мы вообще с тобой ни о чем не договаривались, — я подошел к помосту вплотную.

— Да сколько ж можно волынку тянуть?!

— Ну знаешь… — Я начал злиться. — Ты хотел, чтоб я играл — вот и играю! Как могу и как умею!…

— Долго… очень долго… — прошептал — нет, прошипел! — он. — Не могу… не может… Бездна не может больше ждать!

— Может не может… Подождет! — отрезал я, не очень ясно представляя, чего именно не может больше ждать Момова треклятая Бездна. — Еще как подождет… А не нравится — ищите себе другого исполнителя!

Я услышал, как он заскрипел зубами.

— Некогда, некогда искать, — чуть ли не со слезами в голосе проговорил Мом. — Быстрее надо, быстрее… Очень надо…

Мне вдруг стало даже жаль его. Уж больно весь он был сегодня… неухоженный, что ли, загнанный? Непривычный Мом, плохой, совсем плохой…

— Ладно уж, не дрожи… Недолго осталось. И день назначен. Не увильну.

— Знаю.

— Так чего ты меня дергаешь?! Мне выспаться надо, а ты…

Кажется, я снова разозлился.

— Потому что время кончается! Весь песок высыпался! Я и так с трудом держу ее…

— Кого?

— Кого, кого… Ее! Если в срок не уложимся — конец всем! И мне, и тебе, и вообще всем. И всему.

— Это что же, конец света грянет? Страшный суд?

— Вроде того, — буркнул он.

— Да брось врать-то, — добродушно отозвался я. — Ничего с тобой не сделается, и вообще чушь все это… Апокалипсис… Откровение Мома Богослова. И вышел всадник бледный, и имя ему Мом…

Он метнулся с помоста, и я почувствовал руку его у себя на горле и увидел перед глазами вспышку стального лезвия.

— Вот я тебя сейчас… — прохрипел он.

— Не убьешь ты меня, — я стряхнул Момову руку, и весь он как-то сразу обмяк и неуклюже полез обратно на сцену. — Тебе ведь надо, чтоб все было, как положено. При народе… Сам знаешь. И получше меня.

— Знаю, — тихо сказал он. — Нервы ни к черту. Извини. Но мне очень трудно держать Ее. Давит. Ой, как давит… Больно. Больно и страшно. Не хочу обратно. Но еще немного, и я не выдержу.

И вновь мне стало жаль его.