Бездна Кавказа

— А ты, стало быть, вроде господа бога: сидишь себе сверху и чуток в сторонке и кукол за ниточки дергаешь. Ай да ты! Только в господа бога играть — дело скользкое, непростое. Господь бог, он ведь, по слухам, непогрешим. А нам, простым смертным, стоит только на минуточку в свою непогрешимость поверить, как…

Его слова прервал густой медный удар. За первым ударом последовал второй, за вторым — третий; Семенов слегка вздрогнул от неожиданности, но это были всего лишь напольные часы, которые с солидной неторопливостью отбивали полдень.

— Вот, — сказал Кирюшин, когда часы замолчали, издав напоследок хриплый металлический вздох. — Так оно, брат, и бывает: только начнешь нимб перед зеркалом примерять, глядь, а по тебе уже звонят — то ли часы, то ли колокол…

— Ах, да, — хмыкнул Семенов, — я и забыл, что вы у нас, помимо всего прочего, еще и поэт. Я поэт, зовусь Незнайка, от меня вам балалайка…

— Мельчишь, Семенов, — буркнул генерал, явно задетый этой детской выходкой.

Семенову стало смешно. Человек бровью не повел, выслушав заведомо ложное обвинение в государственной измене, а когда ему намекнули, что он известен среди своих подчиненных как заядлый графоман, обиделся чуть ли не до слез — того и гляди, в драку полезет.

— Мельчишь, — повторил Кирюшин. — Потому что душонка у тебя мелкая. Болтается меж ребер, как сухая заплесневелая горошина в свистке, и смердит, как десяток хорьков в одном флаконе.

— Ближе к делу, если можно, — сухо произнес полковник Семенов.

— А ближе некуда, — сообщил генерал. — Дурак ты, Семенов, вот и все дела. Неужели ты думаешь, что вся твоя липа хоть чего-то стоит? Да зеленый выпускник юридического колледжа тебя в два счета на чистую воду выведет! Все твои делишки у меня задокументированы, а у тебя против меня ни одной прямой улики. Ну, куда ты полез, дурачок?

Семенов привстал и выбросил в камин окурок, который моментально почернел, на мгновение вспыхнул ярким пламенем, а потом скукожился и погас, обратившись в щепотку пепла.

— Документы горят не хуже этого окурка, — сказал он. — А что до улик… Согласитесь, если бы вы после нашего разговора и впрямь застрелились, никаких других улик просто не понадобилось бы.

— Это верно, — согласился Кирюшин. — Только я, браток, стреляться не намерен. С чего бы вдруг?

— Да мало ли, — сказал Семенов. — Вдруг передумаете?

Он вынул из кармана пистолет и небрежным движением оттянул ствол, досылая в него патрон. Пистолет, по сути своей являвшийся стандартным «Макаровым», обладал незаурядной, броской внешностью — никелированный, с золотой насечкой и золотым же курком, он сверкал, как бриллиантовое колье в витрине дорогого ювелирного салона и больше походил на произведение декоративно-прикладного искусства, чем на боевое оружие.

Генерал-лейтенант Кирюшин усилием воли заставил себя закрыть изумленно разинутый рот. Это был его собственный пистолет — именной, с врезанной в рукоятку золотой пластинкой, на которой была выгравирована дарственная надпись. Этот пистолет он некогда принял из рук первого президента России, очень им дорожил и хранил в потайном сейфе на своей городской квартире.

— Да ты ко всему еще и ворюга, — сказал он.

— Не ворюга, а профессионал, — поправил Семенов, легко вставая с кресла. — А настоящий профессионал обязан быть мастером на все руки.

Он сделал неуловимое движение и совершенно неожиданно очутился позади кресла, в котором сидел генерал. Крепко обвив шею Андрея Андреевича свободной рукой, он приставил к его виску холодное дуло пистолета.

— Ей-богу, жалко, — задушевным тоном сказал он. — Ведь жили же душа в душу! И дальше жили бы, если бы не тот урод, что вынес сор из избы, выложив запись в Интернет. До этого вы мне практически не мешали — сидели себе, кропали стишата в рабочее время и слушались моих советов. А теперь что же? Теперь, Андрей Андреевич, либо вы, либо я. Третьего, как говорится, не дано.

По тому, как слегка шевельнулось прижатое к виску дуло пистолета, генерал Кирюшин понял, что палец полковника напрягся на спусковом крючке.

— Осторожно, у него очень мягкий курок, — зачем-то предупредил он.

— Спасибо, я в курсе, — любезно отозвался Семенов.

Выстрел прозвучал приглушенно и буднично. Не почувствовав ни малейшей боли, генерал-лейтенант Кирюшин провалился в темноту, где не было ни звуков, ни шорохов, ни снов — вообще ничего, о чем стоило бы упоминать.

* * *

Дорогин спустился с крыльца, добрался по очищенной от снега бетонной отмостке до окна и отлепил от него чувствительный датчик, который преобразовывал колебания стекла в звуковые волны и передавал их на записывающее устройство. Датчик стоил денег, а в условиях мирового финансового кризиса деньги следовало экономить — об этом криком кричали все, кому не лень.