Бездна между нами

Школьный распорядок и мамина деревянная ложка, которая регулярно прохаживалась по моему затылку, удерживали меня от прогулов. Я посещала школу, выполняла задания, терпела массовые проявления микроагрессии, задававшие тон каждому дню. Я не тряслась из-за баллов, якобы прокладывающих дорогу в престижный университет – знала, что на таковой у нас нет денег. Не пыталась пролезть в классы с углубленным изучением[5] – просто не видела разницы между ними и обычными классами. Не рвала нервы из-за АОТов[6] – потому что кому они нужны? Точно не мне.

Не знаю почему, только мне всегда казалось, я выпущусь нормальным человеком, несмотря на усилия слишком многих школ искалечить мою личность. За это предчувствие я каждый день и цеплялась. Твердила про себя: «Еще два с половиной года». Совсем немного – и можно будет попрощаться с системой, живущей по звонку. Кстати, здесь и звонки не звонят.

Они пищат.

С такими мыслями я отделила очередной слой мокрой кошачьей шкуры от слоя мокрых кошачьих мышц. Ну почему я должна вот этим заниматься? Скорей бы в студию. Крабик у меня уже прилично получается – не далее как вчера я научилась стоять на локтях. Интересно, за ночь не разучилась? Первый мой баттл – в выходные; вдруг ударю в грязь лицом, причем буквально?

Покончила с препарированием. Стащила перчатки, швырнула в мусорку. Вымыла руки. До сих пор никто серьезного открытия не сделал; хорошо бы и дальше так. Правда, одна группа обнаружила, что их кошка скончалась беременной – в ее матке нашли нерожденных котят.

В очередной раз спросила себя: чья была светлая мысль насчет препарирования дохлых кошек?

– Твоя очередь, – сказала я Оушену.

Его поведение за последнюю неделю существенно изменилось.

Он перестал говорить со мной в классе.

Не задавал вопросов типа «как прошли выходные?» или «как вечер провела?». После сцены в дверях танцевальной студии Оушен мне и двух слов не сказал. А ведь уже несколько дней минуло. Правда, я часто ловила его взгляды. Ну и что? На меня вечно таращатся. Оушен, по крайней мере, не пялился в открытую, и у него хватало скромности обходиться без комментариев. И на том спасибо. Пусть лучше смотрит исподтишка, чем с подкупающей непосредственностью кретина выдает свои соображения обо мне.

Впрочем, я бы солгала, заявив, что молчание Оушена меня совсем не задевало.

В первые дни я думала, что раскусила его; теперь моя уверенность как-то рассеялась. Оушен казался совершенно обычным парнем, сыном совершенно обычных родителей. Такие кормят детей супами из категории «Просто добавь воды», врут про Санта-Клауса, все вычитанное из учебников истории принимают за чистую монету и до смерти боятся выражать чувства.

Не то что мои папа и мама.

Консервы, это чудо западной научной мысли, казались мне вкусными исключительно потому, что в нашем доме были под запретом. Все продукты, даже базовые, вроде хлеба, родители готовили сами. Мы не праздновали Рождество; правда, один раз родители сжалились надо мной и Навидом – подарили коробку конвертов. Что касается ужасов войны и колониализма, их мне живописали задолго до того, как я выучила алфавит. С выражением чувств у родителей проблем тоже не возникало. Наоборот, ни папа, ни мама не упускали случая, чтобы разобрать тот или иной мой «прискорбный недостаток».

Мое мнение об Оушене оказалось ошибочным, а новое, правильное, составить не получалось. Меня бесило не столько это обстоятельство, сколько сам факт, что оно меня бесит. В конце концов, я ведь хотела, чтобы Оушен молчал; он и молчит. Я своего добилась. Он меня игнорирует. Но вот спрашивается: почему?

Как бы то ни было, я считала молчание Оушена благом.

Но сегодня кое-что изменилось. Сегодня, после полнейшей двадцатиминутной тишины, Оушен вдруг подал голос.

– Что у тебя с рукой?

Накануне вечером я распарывала шов кожаной куртки. Нож сорвался, я поранила левую руку между большим и указательным пальцами. Сейчас на этом месте красовался пластырь.

Я встретила взгляд Оушена.

– Портновская травма.

Он наморщил лоб.

– Портновская травма?

– Портной, – принялась объяснять я, – это человек, который шьет одежду. Так вот, я шью себе одежду.

Оушен смотрел непонимающе.

– То есть покупаю винтажные вещи и потом перешиваю их. – Я продемонстрировала исколотую руку. – Еще учусь. Отсюда и травмы.

– Ты шьешь себе одежду?

Глаза Оушена чуть расширились.

– Ну, не всю…

– Почему?

Я усмехнулась. Вопрос резонный.

– Потому, что не могу купить вещи, которые реально нравятся.

Оушен продолжал таращиться.

– Ты о моде вообще имеешь представление?

Он покачал головой.

– Ясно. – Я попыталась улыбнуться. – Не каждому дано.

Я же думала, что мне-то как раз дано.

У Александра Маккуина недавно вышла осенняя коллекция, и мама вняла моим мольбам – повела меня в торговый центр, где новинки уже продавались. Я до них не дотрагивалась. Просто стояла и смотрела.

Александр Маккуин казался мне гением.

– Погоди, ты что, вот это вот со своими кедами сама сотворила? Нарочно?