Бездна между нами

А назавтра меня отловил тренер Харт.

Конечно, нельзя было оставаться с ним наедине. Но он схватил меня за локоть прямо в школьной толпе, выдал: «На пару слов» – так, чтобы все слышали, – и повлек в комнатку при спортзале, уверяя, что намерен всего-навсего «обсудить ситуацию как старший товарищ». Когда же дверь за нами закрылась, Харт перестал сдерживать эмоции. Проще говоря, заорал.

Я гроблю будущее Оушена. Откуда меня черти в их замечательный город принесли? Только я появилась – повалили проблемы. Он, Харт, с самого начала подозревал, что именно я настраиваю Оушена бросить баскетбол. Я испоганила жизнь целого муниципалитета – это что, не очевидно? Очевидно! Ученики и их родители себя не помнят от тревоги, матчи отложены на неопределенный срок. На кону репутация всей команды. А город всегда славился сплоченностью, тут сплошные патриоты – так на кой я порчу имидж? Я специально выбрала в жертву самого лучшего баскетболиста, по принципу «гадить так уж гадить»?! Или вышло наобум, потому что в тех диких краях, откуда я родом, о баскетболе, о его значимости для таких вот сплоченных патриотичных американских городков и не слышали?!

Я не стала говорить, что родилась в Калифорнии, впрочем, Харт все равно не дал бы мне и слова вставить. Под занавес распорядился: отвали от Оушена, пока в его жизни хоть что-то хорошее неизмаранным осталось.

– Слышишь? Кончай с этим. Немедленно!

Очень хотелось послать его ко всем чертям. Но я не рискнула. Тренер Харт напугал меня. Впервые я была в запертой комнате наедине со взрослым мужчиной, притом охваченным яростью. Кто его знает, как бы он отреагировал на мое «А не пошли бы вы, мистер Харт»? И на кого мне, в случае чего, было бы пенять, если не на себя?

Однако имелась у этой, гм, воспитательной беседы и положительная сторона. Тренер Харт себя выдал. Оказался законченным уродом. Чем громче и злее он вопил, тем непреклоннее я становилась. Хотите угрозами подтолкнуть меня к столь важному решению? А фиг вам! Будут мне всякие манипуляторы указывать! Не отступлюсь от Оушена. Не струшу. И жестокость не проявлю, которая в заданных обстоятельствах еще хуже трусости.

Это решение я и озвучила.

Ладно же, сказал Харт, тогда пускай Оушен готовится к исключению из команды с формулировкой «за неподобающее поведение».

Я сказала, Оушен как-нибудь это переживет.

– Ты чего упертая такая? – взбеленился Харт.

Судя по внешнему виду, он любил поорать. Такие, как он – здоровенные, крепко сбитые, краснорожие, – орут по поводу и без.

– Поигралась – и хватит! Только время теряешь! Тебе-то что проку? Оушен тебя через неделю забудет!

– Допустим. А теперь можно я пойду?

Харт умудрился стать еще багровее.

– Если тебе этот парень и правда дорог, ты самоустранишься. Не порть ему жизнь.

– Не понимаю, почему все так переполошились из-за дурацкого баскетбола.

Харт резко поднялся, с грохотом отпихнул стол.

– Это моя карьера! Я жизнь положил на баскетбол. В этом сезоне у нас все шансы выйти в плей-офф. Оушен мне нужен. Он команде нужен. А ты его с толку сбиваешь. Исчезни. Чем скорее, тем лучше.

В тот день я по дороге домой задавалась вопросом: где предел безумию? Есть ли он вообще? Решимость Харта изгнать меня из жизни Оушена стала открытием, готовность Харта ранить его чувства потрясла и возмутила. Но было еще одно соображение; теперь, когда Харт не орал мне в уши и не наливался кровью у меня перед глазами, соображение это выдвинулось на передний план.

Чем дальше, тем больше оно меня смущало.

Состояло оно вовсе не в тревоге за Оушена – мол, он не оправится, если его выгонят из команды. Не боялась я и рассказать Оушену о «наставлениях старшего товарища» – он обязательно поверил бы мне, принял бы мою сторону. Угрозы Харта тоже не произвели должного эффекта. Подумаешь, оскорбления. Будто я раньше их не слышала! Подумаешь, неприкрытая ксенофобия. Знаем, проходили. Нет, напугало меня совсем другое. То, о чем я до сих пор я не задумывалась: а сто́ю ли я подобных жертв?

А тут задумалась. Представился Оушен, полураздавленный эмоциональным товарняком, очнувшийся, с мигренью и тошнотой, и обнаруживший: я не стоила ни самой катастрофы, ни ее последствий. Шансы стать выдающимся спортсменом потеряны, ибо тут ведь своя цепочка: сначала ты звезда школьной команды, потом тебя зачисляют в престижный университет за твои заслуги, в университете ты снова играешь, а там, если захочешь, и всю карьеру на баскетболе построишь. Цепочка (с поправкой на ее реальность, конечно) вполне применялась к Оушену. А я ее порвала. Сама я не видела, как он играет, но раз такое количество народу расстроится, если Оушен вдруг возьмет да и прекратит мячи в корзину забрасывать, – значит, он и впрямь классный баскетболист.

Эта мысль меня ужаснула.

Вот потеряет Оушен все, над чем с детства работал, к чему шел, – и чего ради? В один прекрасный день обнаружит: а сделка-то невыгодная оказалась. Какая-то Ширин, каких не считано, – в обмен на блестящую карьеру.

Он меня отвергнет.