Бездомные звезды

где там мой стол с раскрасками, сундук со
сказками, шкатулка с секретами,

городок в табакерке, вдохновения чёртовы

чертоги, на квадраты расчерченный богом ли,
долгом ли догвилль?

тающий стон, бессильное отчаяние, где строк

бескрылая стая мается, где там мои потерянные
песни, одна другой краше, страшней и чудесней?

крышка тяжёлая из малахита плотно, надёжно,

навек закрыта, жжёт изумрудно, нагретая
солнцем, ногти ломает и не поддаётся, что там
                                                                    под ней?

белый пар, туман, морок, обман, ледяной дурман,

там опьяняющее безмыслие, небытие, всё давно
исчислено, взвешено и – ничего не найдено,
пальцы кусает слепая гадина, зубки давай же
в меня вонзи болью звенящей,

l’anesthesie,

жаркий ток крови гасит белой всевластной

краской, не ощущаться – счастье, холод змеит
запястья, лидокаинит насмерть.

всё у небес божьей искры молить – и не

вымолить, сколько таких молчунов, разве мало их?

вот так молчали-молчали – да онемели,

в вязнущей сладкой густой карамели кто-то
подранил, поймал, обездвижил и дышит в спину,
всё ближе, ближе.

ох несвободы моей метафора, капает время

тягучей камфорой, стынет янтарная канифоль, ты
меня больше давай не неволь —

вот завтра умри я, что останется за плечом?

полночная сантерия и лютая тьма и немочь,
дурная мифологема, проклятье, несчастье,
порча – и мучайся, плачь и корчись,

но боль окатает жизнью, безжалостной, странной,

лживой, всю – в гладкие самоцветы, кармином
                                                         и бересклетом,
на нежных моих рубинах, прозрачных камнях
малиновых, потом настоится сангрия, шнапс
чище, чем слёзы ангела, —
был точен рецепт аптекаря, багровая, очень
                                                                   крепкая,
и так забирает зло,
и ало чужая словь —
обломки моих историй,
экстракт из огня и горя.

«Вползает мрак семи часов утра…»

I

Вползает мрак семи часов утра —
Январская звенящая отрава,
До крошки жар домашний обобрав,
Под кожу.
Слепо, голодно, шершаво
Лицо ощупал холод, не смотрю,
Как мотыльком дворовый снежный ангел
В грязи крылами бьётся.
Неуют
Оглаживает с бархатной изнанки
Души зальдевший кокон.
Стылый взгляд,
Завязший в сахарине чьих-то окон,
Погреть бы о стеклярусы гирлянд,
Но дверью скрипнул «пазик» кривобокий
И потащил меня сквозь сумрак и огни.

В стекле колодцы улиц холодели.

Проснулся город тюрем и больниц,
Казарм, промзон, складов и богаделен.
И серые заборы спецчастей —
Идиллия рождественских открыток.
Ложится на грунтованном холсте
Асфальта пылью и силикальцитом
Глубинки неизбывная печаль,

Бараки и погосты – побратимы.

И плесневеет мир, кровоточа
иллюзией,
что время
обратимо.

II