Бездомные

Было жарко. Дети, голодные и исстрадавшиеся от жажды, скулили. Больная Кароля шаталась и жаловалась на головную боль. Нужно было достать где-нибудь немного чая, которого ребенок со слезами просил. Юдымова, неся вещи в руках и на спине, потащилась по направлению к городу. Она шла по пустому, залитому солнцем шоссе, по которому в клубах пыли катились огромные фургоны. Она была измучена, обессилена, в душе у нее было пусто. Ее бы совсем не удивило, если бы кто-нибудь столкнул ее с дороги в ров и стал пинать ногами. Глаза ее видели тянущиеся одну за другой брички, дома в отдалении, силуэты высоких башен, фабричных труб, но, кроме того, ежеминутно замечали какие-то небывалые вещи. Казалось, что изогнутый забор, побеленный известью, предназначен здесь для чего-то другого. Из огорода, засаженною свеклой, струилось нечто невидимое, страшное, отвратительное. Она видела все это в испарениях, дрожащих над землей. Она ощутила страшный взгляд этого «нечто» в своей груди, во всех членах, в сердце, в корнях волос, в одеревеневших пальцах. Это сам лукавый шел из-за забора, на гибких, вросших в землю ногах. Он задыхался от смеха… Расширялся, трясся, удлинялся, кривлялся. У него были такие длинные руки, а глаза, – глаза, что кусают, как песья пасть…

– Спаситель, спаситель милостивый…

Она обтирала руками пот с лица и терла глаза, чтобы отогнать призрак, но не могла освободиться от него… Страх опутывал ее, словно широкая сеть, которую кто-то обвивает вокруг нее. И этот тихий шепот, этот знакомый шепот, памятный еще с детства…

Франек шел впереди и вскоре нашел себе забаву. Он подбирал камни и швырял их в сады. Швырнул так раз, другой, третий. В четвертый – где-то далеко звякнуло разбитое стекло. Юдымова, услышав этот звук, поняла, что Франек разбил где-то окно, и вдруг почувствовала к мальчику страшную неприязнь.

Она подумала:

«Вот возьму да и задушу этого пса! А то меня еще начнут таскать за это окно. Того и гляди сбегутся…»

Она шла по дороге и диким взглядом смотрела на Франека, который посвистывал и, засунув руки в карманы, озирался вокруг. Ежеминутно она принуждена была останавливаться, опирать свои вещи о пирамиды битого камня или же класть их на землю. Она обливалась потом, каждый шов врезался в тело. Отяжелевшие и словно раздувшиеся ноги, казалось, кровоточили. Маленькая Кароля тащилась рядом с матерью, и ей чудилось, будто это не ее ребенок, дорогое и милое существо, а тяжелое ведро воды, от которого немеет рука.

Так они дотащились до моста над глубоким оврагом, по дну которого струилась светло-голубая вода.

На мосту было шумно. Стук колес, каждый удар лошадиных копыт вызывали долго не смолкающий гул. У входа на мост Юдымова присела в полном изнеможении и смотрела на город, сияющий по другую сторону реки в солнечных лучах… Короткое мгновение она ощущала в себе какие-то чистые и спокойные мысли. Казалось, они звали на светлый луг, увещевали ее мудрыми словами. Но этого луга она уже не могла увидеть в сердце своем. Словно горный вихрь, в нее ударило отчаяние.

«Зачем же я туда иду?» – спрашивала она себя, содрогаясь от внутренних рыданий.

– Ведь это же не Винтертур и не Амштеттен… Что это может быть за город такой! – восклицала она вслух, глядя на него сухими глазами.

Так она сидела, глупая и бессильная, как занесенная неведомо куда ветром полова.

Дети сошли с тротуара и забавлялись тем, что бросали камни в овраг. Они могли свалиться вниз, но она не заметила бы и этого.

Из оцепенения ее вывел какой-то голос. Над ней стоял высокий полицейский в мундире и каске и что-то говорил, указывая глазами на вещи и детей. Она мимолетно взглянула ему в глаза и громко сказала по-польски:

– А бреши себе, пес, хоть весь день! Мне все одно.

Полицейский повторил свое громче.

Юдымова со злостью сказала:

– Как называется этот город?

Немец вытаращил глаза и снова начал что-то говорить. Когда она ничего ему не ответила и даже не обратила внимания на его слова, он схватил в руки ее вещи и жестом приказал взвалить их на плечи. Все в ней дышало не то что желанием, а прямо-таки физической потребностью плюнуть ему в глаза, и она лишь силой воли удержалась от этого. Несколько десятков шагов она прошла назад, будто неживая. Сквозь сковавшее ее онемение постепенно проступал какой-то неясный план. У нее не было сил понять его. Остатками мыслей она ловила это смутное подсознательное желание, силясь узнать, что же это такое, и тотчас выполнить…

Полицейского уже не было. Поэтому она снова оперла вещи о железные перила и так стояла на месте, озираясь невидящими глазами. Она чувствовала теперь только тяжесть, жгущую ей спину, да еще это коварное желание, дающее надежду на покой.

Она стояла там очень долго, словно железными винтами привинченная к гравию тротуара и к перилам.