Бездыханные ІІІ

Примерно через две недели Рейн пересмотрел все картины, находившиеся на первом этаже. Он опять поднялся на второй и теперь стал заглядывать в комнаты. Комнаты Данте, Мелори и Криса он не посещал, по крайней мере, в те моменты, когда они в них находились. И вот однажды ему пришлось зайти в ту комнату, которую жильцы этого дома решили оставить полностью пустой. Не было ни мебели, ни обоев, ничего — лишь деревянный пол и белые стены. Данте видел, куда направился Рейн и стал возле распахнутой двери той самой комнаты, наблюдая за озадаченным лицом парня. И тогда Рейн в первый раз, за время своей смерти, заговорил.

— Тут нет красок, — произнес он тихим, от непривычки, голосом.

— Вы имеете в виду картины? Или то, что комната сама по себе чиста, как лист? — спокойно спросил дворецкий, никак не выражая эмоций по поводу того, что парень наконец-то таки начал говорить.

— Чисто…  Ничего нет.

— Просто у этой комнаты пока нет предназначения, поэтому она и пустует.

На самом же деле, комната была пуста не просто так. В оригинальном поместье Волейхайф эта комната принадлежала единственному сыну графа и графини Волейхайф. Именно для той комнаты Данте рвал бутоны роз в память о маленьком господине. Ни Мелори, ни кому-либо из нас не известна история жизни Данте и причина, по которой он воззвал Дьявола о помощи, тем самым, поставив на себе клеймо умершего. И, наверное, чувство вины из-за смерти графской семьи было слишком сильным, чтобы его можно было вынести, оставаясь в здравом рассудке. А смерть маленького графа была по истине ужасной, раз блондин так сильно на это среагировал. Мелори говорила, что когда Данте, еще будучи в настоящем поместье Волейхайф, заходил в комнату мальчика, на его лице всегда играла лишь горькая виноватая улыбка, а сам мужчина становился почти недосягаем для реального мира и полностью погружался в свои мысли. Поэтому, когда они с Мелори переехали сюда, в Спрингс, и решили построить мини-версию поместья Волейхайф, было решено, что та комната останется пустой. Данте даже не спорил. Он сам понимал, что слишком сильно привязался к своему прошлому.

Но тогда Рейн этого не знал. Он продолжал рассматривать чистые белые стены, будто бы высматривая в них что-то. Наконец-то он вновь заговорил.

— У вас есть краски?

— На данный момент нет.

— А что-то подобное?

— Лишь карандаши и чернила.

— Чернила подойдут. — И после секундной паузы добавил, — пожалуйста.

Данте понял, чего он хочет, и не стал возражать. Он принес ему баночку черных чернил и перо. Второе Рейн отбросил сразу. Он просто вмокнул пальцы правой руки в чернила и неуверенно дотронулся ими до стены. Но через мгновение тут же их отстранил. На белой стене остались черные пятна. Следующее касание было более уверенно и после него остались черные полосы. В третий раз вся рука, смазанная чернилом, была прижата к стене, оставив на ней отпечаток ладони с растопыренными пальцами.

— Можно я останусь в этой комнате?

— Почему?

— Я хочу ее разрисовать.

— Так Вы все же решили остаться с нами?

— Другого выбора у меня нет.

Рейн взглянул на свой шрам, который уже успел испачкаться чернилом и равнодушно, тонкой струйкой, стал лить на него остальное содержимое баночки.

Данте спокойно на это глядел, после чего, медленно зашагав к парню, произнес:

— Что ж, мы можем позволить вам остаться в этой комнате и делать с ней все, что заблагорассудится, но с одним условием.

И, подойдя на достаточно близкое расстояние, Данте вдруг выхватил из рук Рейна чернила, отбросив их вбок, после чего сильным ударом в грудь впечатал парня в стену да так, что послышался хруст костей, и прошипел, сверкая алеющими глазами:

— Перестань строить из себя несчастную жертву, глупый ребенок! Своим поведением ты не вернешь себе жизни. И никто здесь не будет жалеть тебя и сюсюкаться, ибо мы прошли через то же, что и ты. И лишь мы сможем тебе по-настоящему помочь! Поэтому, либо ты перестаешь изображать призрака и нормально с нами контактируешь, либо я самолично разрисую эту стену твоей кровью!

И после этого Рейн заговорил и забегал, как миленький. Со временем его робость прошла, и наружу вырвался привычный сволочной характер. Но иногда, когда Рейн уж слишком сильно своевольничал, именно Данте ставил его на место. Обычно брюнету доставалось за то, что он пачкал своими, замазюканными в краске, руками мебель в особняке; или когда следил грязной обувью пол, ибо бывший дворецкий был излишне чистоплотен, благодаря чему в доме пыли или грязи не было даже в подвале. А самым интересным было то, что Рейн не просто боялся его гнева, он уважал Данте. А хуже злости может быть лишь разочарование в тебе того, кого ты уважаешь. Поэтому Рейн старался сводить эти разочарования к минимуму, но иногда он об этом забывал.

Так что, когда я напомнила брюнету о возможной воспитательной работе Данте, он поднял на меня глаза и прикусил губу.

— Ладно.