Безголовое дитё

Осталось пройти через сквер и, наконец, увидеть идущий театр. Сквозь густую листву высоких деревьев театр пока не виден. Считаю шаги — раз, два, три! Открываю глаза,… а он — стоит себе, как вкопанный, и не собирается ни в какой спуск и ни в какое плавание! Конечно, я опять всё придумала! Я уже не маленькая дурочка, я уже большая и прекрасно понимаю, что все дома вкопанные и ничто их не сдвинет с места, … но так хотелось …

МОЯ ВТОРАЯ ПРЕМЬЕРА

Мама тоже не отправилась в свободное плаванье. Она с понедельника каждый день отправлялась с концертной бригадой в колхозы «давать шефские концерты». Возвращалась под утро. Как мёртвая падала в постель, чтоб выспаться, потом утром накормить меня и опять уехать на грузовике в подшефный колхоз. Я плакала, просила взять меня с собой. Она тоже плакала и говорила, что детский организм не выдержит такой долгой трясучки, что у неё на попе мозоли от деревянных лавок, на которых бедные артисты трясутся в кузове «видавшего виды» грузовика.

— Я тоже хочу видеть виды! А ты запираешь меня в хате! Мне скучно, скучно! — хныкала я и топала ногой.

— Что же мне оркестр нанимать, чтоб ты не скучала? Лучше скучать, чем мучиться! Я не хочу тебя брать!

— А ты захоти, захоти! Я тоже концерт умею давать! Я все твои песни знаю — и «Дивчину Наталку», и «Мисяць на нэби», и «Давай закурим», и «Виють витры»! Жорж хвалил меня за одесский ле… этот, ле-пер-туар. Я знаю — «Купите бублички», как «Кавалер барышню хочет украсть», «С одесского кичмана», и стихи знаю про «Бурю мглою» и про «Дождик-дождь». Я даже лучше тебя могу концерт давать. Бабуня плакала, когда я ей спела «Товарищ, товарищ, болять мои раны! Болять мои раны в глыбоке…», — зарыдав, я бросилась маме в колени, — Захоти, захоти и возьми меня в колхоз, а то я заболею аж в три погибели!

И мама сдалась.

В подшефный колхоз театр отправил молодых актёров комсомольцев. Грузовик, по-моему, трясло совсем не от плохой дороги, а от песен, анекдотов и смеха. Я была счастлива! Пела и хохотала вместе со всеми. И никак не могла понять, почему мама не хотела брать меня с собой.

До колхоза ехали часа четыре. Грузовик остановился прямо в поле, на «полевом стане». Шофёр откинул борта, и грузовик превратился в сцену. Вскоре стали подъезжать грузовики и трактора с колхозниками. Они рассаживались перед нашим грузовиком прямо на земле. Концерт начался, когда уже солнце садилось, вечером. Ждали доярок. Я сначала сидела за грузовиком и смотрела в спины выступающим артистам. Мне всё время хотелось забраться по деревянной лесенке на «сцену» и тоже что-нибудь спеть. Я волновалась, чесала запястья, коленки и в уме давала себе команду — «вот сейчас… вот сейчас закончится номер, я опережу следующего артиста и залезу на грузовик». Но заканчивался номер, раздавались аплодисменты, конферансье Васыль, самый молодой и самый смешной артист, объявлял следующий номер. Мама пела последняя. Она исполняла весёлую и смешную песенку «Зэлэнэнький барвиночок». Я гордилась тем, что маме хлопали дольше и громче, чем другим артистам. Но меня обижало то, что мама всегда пела последняя в концерте. Потом я с радостью узнала, что последний номер в концерте должен быть самым лучшим. Вроде как на закуску.

Когда мама полезла на грузовик петь свой «Зэлэнэнький барвиночок», я вдруг, не помню как, оказалась с ней рядом. На удивление мама не прогнала меня. Скорее всего, потому что баянист Степан уже начал играть вступление и мама не стала отвлекаться на меня. Я так и стояла рядом с мамой и со страхом смотрела вниз на колхозников, пока не начался припев. Неожиданно для самой себя припев я запела с мамой. Мне очень нравился припев, потому что он очень смешной:

Ще, ще, ще, ще, ще-е-е блыще!

Прысунься ще блыще!

Мама, то есть какая-то дивчина, пела своему любимому, чтоб он придвинулся к ней ещё ближе.

Когда мама закончила песню, раздались очень громкие аплодисменты, крики «браво» и «бис». Мама стала кланяться. От смущения я тоже низко поклонилась. Раздался дружный хохот колхозников и аплодисменты усилились.

— А нехай малэнька ще заспивае! — закричал какой-то колхозник и все его поддержали.

— Спивай, спивай, дытынко!

Голоса колхозников становились всё громче и громче. А я стояла, смотрела на колхозников, вытаращив глаза, и от страха не могла сдвинуться с места. Выручил меня баянист Степан.

— Ну, шо, малэнька, будем петь? — он соскочил со своей табуретки, встал рядом и растянул баян.

Вдруг что-то тукнуло меня изнутри, я осмелела и крикнула громко-громко, на всё поле:

— Ой, я дивчина Полтавка! Исполняет Ветуня!

Степан заиграл вступление точь в точь как оркестр на спектакле, и я, совершенно машинально вступила во время и не заметила, как спела всю Наталкину песню. Потом Степан уверял всех артистов, что мы с ним ни разу не репетировали. А мама в слезах подтвердила. Сказала, что я не пропустила ни одной репетиции «Наталки-Полтавки» и потому знаю все песни наизусть.