Беженец

Следующим шел вагон-ресторан. Люди сидели за маленькими столиками, курили, ели, пили, болтали, читали или играли в карты. Мужчина у бара с закусками продавал газеты. Йозеф выбрал одну и положил на прилавок монету.

Продавец улыбнулся:

– Покупаете газету для отца?

«Нет, – подумал Йозеф. – Мой отец только что вышел из концлагеря».

– Нет. Для себя, – сказал он. – Я хочу когда-нибудь стать журналистом.

– Прекрасно! – похвалил продавец. – Нам нужно больше писателей. – Он жестом обвел товар. – Чтобы было чем торговать!

Продавец рассмеялся, и Йозеф ответил улыбкой. Подумать только, вот они, разговаривают, как обычные люди. Только Йозеф не забыл, что он еврей, и если бы он надел нарукавную повязку, этот человек не разговаривал и не смеялся бы с ним. Он позвал бы полицию.

Йозеф уже хотел уйти, но решил купить Рут конфету. Ей бы понравилось угощение, ведь с тех пор как отец потерял работу, с деньгами было плохо. Йозеф взял из банки леденец и полез в карман за пфеннигом. Но когда стал вытаскивать монету, за руку зацепилась повязка и упала на пол, лицевой стороной вверх. Теперь каждый мог видеть звезду Давида.

Невидимые пальцы сжали сердце Йозефа. Он нагнулся и протянул руку. Но черный ботинок наступил на повязку, прежде чем Йозеф успел ее схватить. Он поднял взгляд с обуви на белые носки, коричневые шорты, коричневую рубашку и красную нацистскую нарукавную повязку гитлерюгенда. Мальчик возраста Йозефа клялся жить и умереть за фатерлянд[1]. Он стоял на повязке Йозефа, широко раскрыв глаза от удивления. Кровь отлила от лица Йозефа. Мальчик нагнулся, подхватил повязку и взял Йозефа за руку.

– Пойдем, – коротко велел он и повел Йозефа к выходу через вагон-ресторан.

Йозеф едва передвигал налившиеся свинцовой тяжестью ноги. Перед глазами все плыло.

После того как герр Майер вызвал Йозефа к доске, чтобы показать классу, насколько евреи ниже истинных германцев, он вернулся на свое место рядом с Клаусом, лучшим другом. Клаус носил ту же униформу, что и этот мальчик. Клаус вступил в гитлерюгенд не потому, что хотел, а потому, что в противном случае детей и их семьи всячески стыдили и унижали. Клаус поморщился, пытаясь показать, как ему жаль, что герр Майер поступил так с другом.

Днем после школы Йозефа поджидала компания гитлерюгендцев. Всем скопом они напали на него, били, пинали, всячески обзывали за одно лишь происхождение. Но хуже всего, что среди них был и Клаус.

Униформа гитлерюгенда превращала мальчишек в чудовищ. Йозеф видел, как это происходило. С тех пор он делал все, чтобы не попадаться им на глаза, и вот теперь оказался в руках одного из них по собственной вине. Из-за глупого желания снять нарукавную повязку, погулять по вагону и купить газету. Теперь его, мать и сестру ссадят с поезда, а может, и пошлют в концлагерь. Йозеф поступил неразумно, и расплачиваться за его глупость придется всей семье.

Изабель Гавана. Куба. 1994 год

Изабель открыла глаза и опустила трубу, она была уверена, что слышала звон бьющегося стекла. Но поток машин и велосипедов по-прежнему струился под ярким солнцем Малекона, будто ничего не случилось. Изабель покачала головой: видимо, ей послышалось, она снова прижала трубу к губам.

Внезапно раздался женский крик. Выстрел, – бум! – и мир сошел с ума.

Из переулков выбегали люди. Сотни людей! В основном мужчины. Многие из них были в шортах и кедах, а некоторые – без рубашек. И это в сорокаградусную августовскую жару! Коричневые спины блестели от пота. Люди кричали, скандировали какие-то лозунги. Они бросались камнями и бутылками. Они высыпали на улицы, как кофейные зерна из рваного мешка, и быстро одолели немногих полицейских на Малеконе. Изабель увидела, как разлетелось витринное стекло универмага и мужчины и женщины ринулись внутрь, чтобы растащить обувь, туалетную бумагу и мыло.

На улице заревела тревожная сирена. Позади многоквартирного дома поднимался столб дыма. Гавана восстала, и отец и дед Изабель оказались прямо в центре мятежа.

Кто-то бежал от хаоса, но все больше людей мчались к Малекону, и Изабель поддалась общему порыву. Гудели автомобильные клаксоны, разворачивались велосипеды. Народа на улице было не меньше, чем сахарного тростника на поле.

Изабель лавировала между людьми, крепко зажав под мышкой трубу, выискивая взглядом отца и деда.

– Свобода! Свобода! – скандировали восставшие.

– Кастро, убирайся!

– С нас довольно!

Изабель не верила собственным ушам. Людей, критиковавших Фиделя Кастро, бросали в тюрьмы, где они бесследно исчезали. Но теперь улицы заполнили кричавшие:

– Долой Фиделя! Долой Фиделя!

– Папочка! – вскрикнула она. – Лито!

Деда звали Мариано, но Изабель называла его «лито», сокращенно от abuelito – «дедушка».

Прогремели ружейные выстрелы, Изабель пригнулась. Появились полицейские на мотоциклах и военные грузовики. Протест превращался в кровопролитие. По восставшим стреляли, они бросали камни в ответ. Сраженный пулей мужчина упал прямо в ноги Изабель. Она в ужасе отскочила.

Кто-то схватил ее сзади. Изабель вздрогнула и обернулась. Лито! Она бросилась в объятия деда.