Безлимитный поединок

Несмотря на колоссальное внутреннее напряжение, сам матч проходил, как писали, в исключительно дружеской обстановке. «Карпов и Каспаров ведут себя, как настоящие джентльмены», — отмечал один обозреватель. А известный драматург Леонид Зорин на вопрос, каково его ощущение от атмосферы матча, ответил: «Самое оптимистическое. Меня давно удручает, что мир шахмат безусловно ужесточился и неприязненные отношения между партнерами искажают облик этого рыцарского искусства. Тем большее удовольствие доставляет видеть, как Карпов и Каспаров проводят после партии совместный анализ. Сразу видно, что шахматная истина им дороже всего». Мы действительно после каждой партии анализировали ее прямо на сцене. Тренеры посоветовали мне не делать этого, поскольку в таких совместных анализах я позволяю опытному Карпову проникать в мои мысли. Я сказал: «Не могу!» Мне не хотелось первым делать невежливый шаг.

Лондонская «Times» писала в те дни:

«Переводя взгляд с белоснежных колонн и сверкающих люстр на устланную красным ковром сцену, где за шахматным столиком застыли соперники, можно видеть, как немой язык их тел выражает состояние духа чемпиона и претендента.

Карпов, бледный и хищный, сидит расслабленно, глаза сверкают; иногда он опирается подбородком на сомкнутые руки или, обернувшись и безмятежно окинув взглядом публику, исчезает за кулисами, почти как иллюзионист. В противоположность ему Каспаров сидит твердо и прямо; его атлетическая, крепко скроенная фигура выглядит беспомощной в этой борьбе нервов. Он упорно вглядывается в доску и подолгу обдумывает свои ходы».

Но в одном случае не отвлечься было нельзя. Неожиданным образом он произошел из-за той же «Times». Еще более неожиданным было то, что причиной стал Голомбек, выступивший с нелепым заявлением, будто советские власти потребовали, чтобы я проиграл Карпову. «Может быть, Каспарова предупредили, чтобы он не особенно старался, и дали понять, что иначе его самого и его семью ждут самые губительные последствия» — так он написал.

Руководитель моей делегации послал в ФИДЕ опровержение, отрицая этот вздор. Кампоманес назвал эту историю «безосновательной и абсурдной». Наконец-то мы могли с ним хоть в чем-то согласиться.

Можно было согласиться и с Голомбеком, но лишь с его словами о том, что в матче происходит «что-то ненормальное». Конечно, это так. Многие из моих друзей тоже никак не могли взять в толк, почему я проигрываю фактически без борьбы. Но подводить под это какую-то политическую основу было бы нелепо. Я должен также признать, что шахматная оценка, сделанная Голомбеком, отчасти верна: он отметил, что в начальной стадии матча я бросался в атаку без должной подготовки и что некоторые мои дебютные варианты оказались знакомы Карпову. Но причину следует искать во мне самом, в моей начальной установке. Никто не заставлял меня играть подобным образом. Как ни дико это может показаться, но все это я изобрел сам.

Проигрыш 27-й партии прервал длинную серию ничьих, и я оказался на самом краю пропасти. Но удивительным образом я почувствовал облегчение: матч проигран, терять нечего, постараюсь держаться до последнего. Единственное, что мне хотелось, — доказать шахматному миру, что я все-таки умею играть. Кроме всего прочего, я хотел доказать это себе самому.

Между тем противная сторона была уверена, что выигрыш уже в кармане. В журнале «64 — Шахматное обозрение» появились намеки, что всех своих предыдущих успехов я достиг случайно и что есть молодые шахматисты поталантливее меня. По случайному совпадению главным редактором этого журнала является Карпов, а его заместителем — Рошаль, чья основная работа состоит в том, чтобы служить рупором очередного фаворита Госкомспорта и петь ему хвалу.

Кульминация должна была наступить в 31-й партии. Так было запланировано. Карпов по этому поводу надел новый костюм. Вся его свита тоже была одета по-праздничному. Шахматная федерация СССР приготовила лавровый венок. Первую половину партии Карпов играл в этот день здорово. Он получил большой позиционный перевес и вскоре выиграл пешку. Но тут случилось нечто из ряда вон выходящее. Он просто запаниковал. Вообще говоря, паниковать должен был я, но я был как раз совершенно спокоен. «Даже снял для верности пиджак».