Безлюдная земля на рассвете

Из города приехала делегация студентов, чтобы помочь собрать картошку. Я увидел черноглазую девушку, выглядевшую слишком серьезной для своего возраста, и со мной что-то случилось. Ночью мы спали вместе с группой студентов в сарае на мягкой соломе, я лежал рядом с ней, она знала мое отношение к ней, и, когда все затихли, позволила обнять ее. Я гладил ее голое тело, просунув ладонь под кофту, и она, как мудрая женщина, грустно гладила меня по голове.

– Ничего у нас с тобой не выйдет, мальчик мой, – ласково говорила она.

– Почему? – умолял я. Она не отвечала.

Я испытал странную горечь, черноту пропасти между мной и ею. А утром они уехали. Много месяцев я бегал пешком в город, не чуя ног, за 25 километров, чтобы встретить ее на улице. Однажды увидел ее лицо в автомобиле, с кем-то. Мы встретились глазами, и она опустила взгляд. Машина уехала.

Еще много раз я приходил в город, искал ее, понимая, что она не хочет меня видеть.

То была моя юность, отчаянная,
как отвергнутая любовь.
Перед массовым одичанием
так хотела остаться собой!

У меня изменилось сознание. Ушло мое детское ощущение безграничной близости и доверия к миру, когда ничто не может ранить. Показались игрушечными мои волнения в студенческой аудитории, физиономии профессоров и преподавателей, к которым мы обращались с придыханием, словно они спустились с неба. Теперь я увидел их обыкновенными людьми.

После неразделенной первой любви стал другим, страдающим, и прекрасный мир удалился куда-то недосягаемо высоко. Это называется первым опытом встречи с реальностью. Хотел рассказать родственным душам в фейсбуке, попросить совета, но оказалось, что у меня нет друзей, с кем мог бы поделиться сокровенным.

Я ощутил неустранимые перегородки между людьми. Исчез смысл моей жизни, хотя раньше что-то похожее жило во мне инстинктивно. Ощутил невыносимую земную боль разделенного мира, убивающего равнодушием – меня, всех нас. В будничной жизни не было того, что исцелило бы меня. Существование стало серым, внешне оптимистично будничным, и не было нужды вырываться куда-то.

И был в состоянии пустоты одиночества, «экзистенционального вакуума», по выражению ученого-психолога Франкла, что приводит к психическим расстройствам и самоубийству, если не откроешь, чем жить. Долго не мог понять, как теперь смотреть на жизнь, на отношения между людьми. И как вырвать отвергнутого себя из себя прежнего, здорового?

Я искал душевного исцеления, жадно читая книги любимых авторов. И не помогало утешение Гоголя: «Несчастие умягчает человека, природа его становится более чуткой и доступной к пониманию предметов, превосходящих понимание человека, находящегося в обыкновенном и вседневном положении». Гоголь, «Выбранные места из переписки с друзьями».

Записывал приходящие мысли в дневнике, и… обнаруживал вместо смысла виртуозность умственных утешений, отчего было гадко, как в душе графомана. Чувствовал, что подлинное – в таинственном богатстве жизни, в опыте ее проживания.

Хотел найти себя, стать поэтом? Нет, просто не находил в повседневности того, что хотел – исцеления от болезни. И потом, у поэтов – мышление наоборот, ненормальное: они не смотрят на окружающие внешние факты и события как сами собой разумеющиеся, данные нам органами осязания, а – внутренним взглядом всей своей судьбы, раскрывающим сущность фактов и событий, устремленным в яркое будущее, или застывая в неутешительном настоящем. А у меня неустойчивое мироощущение. Даже не чувствую разницу между поэзией прозой. Поэт вещает из сокровенной глубины, облекая в метафорическую форму прямое высказывание, будь то с рифмами или без рифмы, верлибром, свободно выдыхающимся ритмизованной мелодией. А прозаик создает типы времени. Но почему-то мне помогала поэзия.

Изредка внезапно вспыхивал яркий проблеск, и возникал реальный порыв души – вдохновение! Смысл жизни проглядывал пронзительным лучиком надежды, там, за тяжелыми тучами существования, и снова надолго исчезал. Это переживание, непостоянное, как вдохновение, и его надо находить и держать в себе. И всякий раз нужна трудная работа души, чтобы пережить эту счастливую вспышку, когда возникает ясность всего

Эти минуты я пытался удержать, возносясь вслед за поэтом в своих неисправимо романтичных записях-заклинаниях.

«Забудь, забудь о страшном мире,
Взмахни крылом, лети туда…
Нет, не один я был на пире!
Нет, не забуду никогда! А. Блок».

«Гибнет моя жизнь, как спастись? Моя острая боль – перед чужим, неотзывчивым. Разве нет выхода?

Где ж это все? Душа моя пылает,
По-прежнему готова мир обнять.
Напрасный жар – никто не отвечает,
Воскреснут звуки – и замрут опять. А. Фет.

И от этих стихов, от поэзии становилось легче.