Безмятежные годы (сборник)

При их словах белая спина приподнимается, правая рука усиленно возит по физиономии салфетку, и взору моему взамен коричневого затылка представляется столь же коричневая физиономия.

– Боже мой, вы откуда взялись?! – удивленная, спрашиваю я: передо мной собственной персоной Коля Ливинский, который здесь называется «Nicolas».

– Как? Вы знакомы? – радуются почему-то старушки.

– Нуда, и даже очень.

Я все же рада, что таинственным незнакомцем оказался именно он, – мало ли какое замороженное чучело могло приехать? Минутная суматоха устранена, все опять сидят. Раненый воин наш добросовестно «трудится над курчонком» и, надо полагать, уже не первым, о чем свидетельствуют три обглоданных ножки среди груды прочих косточек.

– Вы что ж это, с войны? – указываю я на черную перевязь.

– Да, прямехонько; воевал с собственной неловкостью и, как видите, не вышел победителем. Прислан сюда на попечение родных и «добрых знакомых».

– Но что же с вами произошло?

– Да, видите ли, умудрился так ловко прыгнуть с лошадки, что руку вывихнул: хорошо еще, что не переломал, – отвечает он, не выпуская из здоровой руки куриного крылышка.

– Да, конечно, – соглашаюсь я. – Главное же, что это печальное событие не отразилось, слава Богу, на вашем аппетите, – больше не выдерживаю я. Все смеются.

– Да я, собственно, уже почти сыт. Много ли человеку надо: два-три, ну, скажем, четыре цыплючка (больше я сразу никогда не съедаю) и ублаготворен человек, – никто не видал, как Бог напитал. Ну-с, а теперь, подкормившись, я чувствую некоторую бодрость и прилив сил, поэтому, если тетушки позволят встать, мы бы немножко в саду погуляли.

– Конечно, Nicolas, пожалуйста. Но ты, может быть, еще чего-нибудь скушал бы?

– Ма tante! [127] – трагическим голосом восклицает Николай Александрович, делая выразительный знак глазами в мою сторону. – Вы меня губите… при барышне!.. – затем, нагнувшись к ее уху, добавляет громким шопотом: – Только вы, матантик, все же еще не приказывайте со стола убирать, гм… гм… Чего, знаете ли, на свете не случается, да еще с воином, да раненым, да после такого перегона. Но это… между нами… гм…гм…

– Хорошо, хорошо, – смеется Ольга Николаевна, – а пока поди с Мусечкой в сад, она тебе его покажет.

– Все же это чрезвычайно интересно, что мы с вами так неожиданно встретились, – уже в саду говорит он.

– Да, страшно потешно, – соглашаюсь я. – И главное, сто раз слышу: «Вот приедет Nicolas!» Nicolas – то, Nicolas – се, куда ни повернись, все – Nicolas.

– И вам в голову не пришло, что это я внук своих бабушек!

– Фи, «бабушек»! Кто же так неделикатно выражается! Небось, в глаза так «тетушки». – «Тетушка, еще кусочек цыпленочка», – передразниваю я, – а за глаза…

– Виноват, больше никогда не буду. Так вы не подозревали, что знаменитый «племянник» – это я?

– Ни-ни, то есть в голову не приходило. Слышала, что военный, «без пяти минут офицер», как сказал бы Володя, зовут Nicolas, но, знаете, все это такие приметы… Подобными субъектами хоть пруд пруди. А фамилию и в голову не пришло спросить. По правде говоря, меня очень мало интересовал этот неведомый мне тип: ну, думаю, притянется какое-нибудь чудище морское, только все лето мне испортит…

– Мерси!

– Да не за что, тем более что это не к вам и относилось. А сегодня вдруг смотрю, глазам не верю…

– И что же?

– Да ничего, гораздо лучше, чем я ожидала. Знаете, это все-таки хорошо, что вы себе руки поломали! – восклицаю я. – Ведь вам не очень больно?

– Теперь уже нет.

– Так и совсем, значит, хорошо.

– Да я и сам вовсе не в претензии и на судьбу не ропщу, – смеется он.

С этого дня прошло уже две недели, и мы с Николаем Александровичем успели сделаться друзьями. Впрочем, нам больше ничего не остается, так как, волей-неволей, мы целый день вместе: иду я в библиотеку менять книги: «Nicolas, ты бы проводил». Я на почту: «Проводи же, Nicolas». «Марья Владимировна, я отправляюсь на вокзал смотреть программу музыки на сегодняшний вечер, может, вы бы прогулялись? Погода божественная». Иду.

В городе мамочка ни за что не пустила бы меня прогуливаться одной с молодым человеком, а здесь, – «имеет сельская свобода свои особые права». Я даже папиросы училась набивать, так, ему за компанию, но искусство это оказалось мне не под силу: искалечив до неузнаваемости штук десять злополучных гильз, из одиннадцатой я, наконец, сфабриковала нечто, имеющее отдаленное родственное сходство с папироской, после чего забастовала…

Я так привыкла, что везде и всегда со мной Николай Александрович, что мне даже странно, если его нет, и я посматриваю, куда он девался. Он хороший, простой и такой веселый. Постоянно смешит меня всякими глупостями. Третьего дня, например… Впрочем, надо не с третьего дня, а раньше начать.