Безмятежные годы

- Ну, ну, это хорошо, что вы как раз вовремя выздоровели: мы успеем вас поспрашивать и выставить вам годовую отметку. Можете отвечать на этой неделе? Да можете, конечно, можете, я уверен. Ну, a с чего же вы начать хотите? Чего меньше всего боитесь? Хотите с немецкого? Вот и прекрасно.

На следующий день я отвечаю немецкий, который знаю, действительно, назубок. Грамматику, что прошли без меня (a учебника y нас нет), просматриваю по запискам, уцелевшим y Наташи Скипетровой.

- Вот мы сейчас посмотрим, кто в классе лучше всех знает немецкую грамматику и литературу, - заявляет Андрей Карлович. - Я буду задавать вопросы FrДulein Starobelsky, и кто скорее ее найдет ответ, пусть поднимает руку.

Весь класс в напряженном внимании, это своего рода конкурс. Меня берет страшный задор: никому, никому не дать ответить раньше себя. Один вопрос, другой, третий. Я даю ответ раньше, чем Андрей Карлович договаривает фразу, и сейчас же привожу подтверждающий пример. Вопросы сыплются безостановочно, но в ответах нет ни секунды задержки. Ни одна рука не успевает подняться, как ответ мной дан. Андрей Карлович сияет; y меня от волнения заледенели руки, разгорелись щеки.

- Na, das heisst wissen! (Это называется знать!) - восклицает он. - Gut, sehr gut, perfekt! (Хорошо, очень хорошо, прекрасно!) - и его толстенький, коротенький карасик делает совершенно неприсущее ему дело: в моей годовой графе красуется низенькое, черное, плотное двенадцать.

Танька Грачева не выдерживает.

- Еще бы, y нее есть такие великолепные заметки, - протестует она.

Но Андрей Карлович перебивает ее.

- У нее есть… вот тут и очень много, - ударяет он коротышкой-рукой по своему большому выпуклому лбу.

Теперь я стала знаменитостью, на меня показывают пальцами.

- Видишь, y этой ученицы двенадцать y Андрея Карловича.

- Ну-у?! - удивленно тянется в ответ, и любопытные очи впиваются в мою, сделавшуюся исторической, физиономию.

Да, это случай, еще не записанный в гимназической летописи. Рада я страшно.

По всем остальным предметам тоже двенадцатей нахватала; благодаря немецкому через Зернову перескочила: y меня круглое двенадцать, a y нее одиннадцать за немецкий. Я преисполнена уважения к самой себе, и мой нос выражает явное стремление к высотам небесных светил, душа же моя готова расцеловать кругленькую босенькую головку дорогого Андрея Карловича.

Почти сейчас же вслед за этим начались экзамены, сперва письменные, потом и устные по всем предметам. Чудное время! Тревожно-радостное, вечно приподнятое настроение, все время ждешь чего-то, и все кругом тоже ждут и чему-то радуются.

Бедная Вера, но как ужасно отражаются на ней экзамены: лицо y нее сделалось прозрачно-бледное, ни кровинки, глаза стали еще больше и такие туманные, под ними легли широкие черные тени. Теперь y нее лицо христианской мученицы, исстрадавшееся и печальное. Напролет просиживала она все ночи, правда, зато на экзамене ниже двенадцати y нее отметки нет, но, Боже, какой дорогой ценой покупает она это! Отчего не могу я отдать ей частичку своего несокрушимого здоровья, немножко и памяти своей, чтобы ей, бедненькой, не просиживать столько тяжелых часов? Вот я какую болезнь проделала, и ничего, как с гуся вода, a она-то, она, несчастная!

К нам с ней в гимназии все чрезвычайно мило относятся. Клеопатра Михайловна страшно о нас заботится, a Андрей Карлович на каждом экзамене сейчас же говорит преподавателю:

- Мы прежде всего вызовем госпожу Смирнову и госпожу Старобельскую, они такие слабенькие.

- A что, разве госпожа Старобельская еще не совсем оправилась? - вполголоса осведомляется y него по этому поводу Светлов, останавливая свой взгляд на моей неприлично розовой для «слабенькой» физиономии.

- Да, видите ли, она перенесла такую серьезную болезнь, и потом она такая впечатлительная, нервная, пусть лучше скорей идет домой и отдыхает.

- Конечно, пожалуйста, - соглашается тот.

И вот на всяком-то экзамене в первую голову выступаем мы обе. Мне даже совестно немножко. Танька не может не пошипеть по такому, по ее мнению, удобному случаю. Ведь предложи ей идти отвечать в первую голову, ни за что не согласится, ни она, да никто, вообще, все этого страшно боятся: вначале гораздо больше спрашивают, еще экзаменаторам не надоело, они не обкушались еще ученических ответов и потому, обыкновенно, по косточкам всю переберут, но известно - в чужой руке калач велик.

- Уж пошли в ход наши светила, - ехидно шипит Грачева. - Бедная хворенькая! Подумаешь! Еще Смирнова хоть похожа на больную, a та-то, та, как кумач красная, здоровехонькая, a тоже на положении слабенькой. Верно еще и весь будущий год помнить будут, что она когда-то прихворнула, и на этом основании всевозможные льготы давать; так немудрено хорошо учиться! - негодует сия очаровательная особа.

Как только нас отэкзаменуют, сейчас же Андрей Карлович домой гонит. A тут-то самое интересное, посидеть бы да послушать. Ни-ни!

- Марш скоренько домой! - командует он.

- Идите, идите живо отдыхать! - чуть не в спину выставляет «Клепка».