Безмолвие девушек

Ахилл прикасается к борту колесницы в том месте, где столько лет стоял Патрокл, намотав поводья на пояс. Каждое утро – одно воспоминание, и каждое утро – знакомый укол боли, от которого даже перехватывает дыхание. Однако он давно приучился скрывать свои слабости. Поэтому обходит колесницу, осматривает каждую деталь, наклоняется и проверяет днище. Обычно после сражений там скапливается столько крови и грязи, что вязнут колеса. И нерадивы те конюхи, которые думают, что могут упростить себе работу. О нет, они не пренебрегут лошадьми – они не станут есть, пока не накормят лошадей, – но вполне способны сходить на берег и набрать морской воды, хотя знают, что с годами соль изъест даже лучший металл. Ахилл не устает повторять им: набирать воду только из колодцев, ни капли морской воды. Он облизывает палец, проводит по спицам и кладет палец в рот. Нет, всё в порядке.

Он выпрямляется, чувствуя себя изможденным. Кажется, все силы покинули его. Быть может, не сегодня? Может, хотя бы раз махнуть на все рукой, вернуться в постель и забыться сном? Но нет, ярость, неукротимая злоба подхлестывает его, и он вновь и вновь пытается утолить ее. Так нищий, покрытый струпьями, чешется, пока не раздирает плоть в кровь, и все равно не в силах унять зуд.

Никто на него не смотрит. Пока он здесь, конюхи заняты делом – таскают ведра с водой, натирают и полируют металл, оценивают его блеск и снова трут. Нервно, допуская оплошности, потому что он наблюдает за ними. Поэтому Ахилл заставляет себя отвернуться. Теперь никто не решается смотреть ему в глаза, как будто его скорбь пугает их. Чего они боятся? Что однажды им самим доведется пережить такую же боль? А может, они боятся, что никогда не переживут подобного, что они неспособны к этому, потому что скорбь их столь же глубока, сколь глубокой была любовь.

Теперь, когда Ахилл стоит к ним спиной, работа идет споро. Поэтому он уходит, оставляет их в покое, – а когда возвращается, спустя каких-то десять минут, все уже готово. Бронзовые поручни сверкают, лошади лоснятся. Конюхи не двинутся с места, пока он все не проверит. Они ждут, что он хотя бы кивнет им, проворчит что-то в одобрение, но Ахилл удивляет всех: он улыбается, смотрит им в глаза и благодарит каждого, прежде чем взять поводья в руки. Они кивают, что-то бормочут и отступают. Люди всегда пятятся в его присутствии; это началось с тех пор, как ему стукнуло семнадцать. Возможно, это дань его доблести на поле боя, или страх перед его гневом, или тому есть другие, более неприглядные причины, о которых ему не хочется думать. Он прижимается лбом к лошадиной морде, чувствует разгоряченное дыхание на лице, и это соприкосновение с животным позволяет ему вновь почувствовать себя человеком.

Теперь Гектор. Его ноги все еще стянуты у лодыжек и привязаны к колеснице. Ахилл проверяет узлы, затягивает покрепче и только потом ногой переворачивает тело. Накануне вечером он оставил в грязи ободранную, кровавую массу из костей и плоти. Теперь же Гектор снова выглядит так, словно спит – крепким, спокойным сном, какого лишен Ахилл. Ему хочется запрокинуть голову и взвыть. Но вместо этого он взбирается в колесницу и разворачивает лошадей. Тело Гектора волочится по бугристой земле, сначала медленно, затем все быстрее. Ахилл направляет колесницу прочь со двора, покидает лагерь, удаляется от берега и поля битвы, гонит лошадей по каменистой тропе, что ведет к мысу, где сжигают мертвых.

Как высоко взметалось пламя в ту ночь, когда он сжег Патрокла, как вскипала на углях кровь троянских пленников… Двенадцать юношей, которых он обещал Патроклу, высоких и сильных, гордость своих семей. Но под конец все были послушны и смиренны, как быки бывают покорны перед закланием.

В последний миг перед тем, как разжечь огонь, Ахилл обрезал на себе волосы и намотал пряди Патроклу на пальцы. Прежде чем отплыть в Трою, он дал обет, что не станет стричь волос, пока не вернется благополучно домой. Там, на отроге, открытый всем ветрам, Ахилл смотрел, как густые локоны плавятся и исчезают в языках синего пламени. Нарушив свою клятву, он оставил всякую надежду вновь увидеть отца. Как говорила мать, его смерть последует за смертью Гектора. Он чувствует это. Знает, что не вернется домой. Несколько дней, в лучшем случае недель, а дальше – ничего.

Урна не видна под громадным курганом, который мирмидоняне насыпали для Патрокла. И все же она так же реальна перед его внутренним взором, как в тот день, когда он поместил в нее кости Патрокла. Костяшки пальцев напомнили, как они детьми играли в камешки. Продолговатые бедренные кости пробудили воспоминания о летних ночах на этом берегу, когда они только высадились у Трои. И, наконец, череп – Ахилл гладил обожженными пальцами по лбу, обводил пустые глазницы, вспоминая его плоть и волосы…

И вот с громовым криком он хлещет лошадей и галопом гонит их вокруг кургана.