Безмолвие девушек

В первые дни после смерти Ахилла я сидела в его покоях и прислушивалась к воплям зрителей на поминальных играх. В комнате царило безмолвие; возле очага, друг напротив друга, стояли два пустующих кресла. Не оборачиваясь, я чувствовала бронзовое зеркало у себя за спиной и, как это порой бывает, ощущала на себе взгляд кого-то незримого. Есть поверье, что зеркала – это порталы между нашим миром и царством мертвых. Поэтому их иногда закрывают в дни между смертью и сожжением. Несколько раз я порывалась вскочить и набросить на зеркало полотно – если и был дух, способный пересечь эту грань, то это дух Ахилла. Но в конце концов я решила не накрывать его. Даже если б он вернулся, я знала, что мне ничто не грозит.

* * *

В ночь, когда Троя наконец-то пала, – понадобилось три полных дня, чтобы обчистить город, – Агамемнон устроил пир. Одним из почетных гостей стал сын Ахилла, Пирр[2], который убил Приама – скорее уж просто зарезал. Пирр прибыл сюда, охваченный страстным желанием сражаться бок о бок с отцом: миг, ради которого он упражнялся с тех самых пор, как взял в руки меч. Но к тому времени, как он достиг Трои, Ахилл был уже мертв. Взору Пирра предстали лишь пустые покои и высокий курган. Во время трапезы я видела, как он бродит по комнатам. Его свежее юношеское лицо сникло от шока и опьянения. Юноша переводил взгляд с одного лица на другое и ждал, что воины, которые знали его отца и сражались рядом с ним, скажут, как он похож на Ахилла. Ну разве не вылитый он? Клянусь, как будто сам Ахилл вернулся… Но все молчали.

Во время пира Агамемнон так напился, что дважды падал. И второе падение, должно быть, перетряхнуло его затуманенный разум. Алким занимал почетное место за столом – поскольку выказал храбрость в сражении, в чем бы это ни проявилось в разграбленном городе – и слышал, как Агамемнон заплетающимся языком твердил Одиссею:

– Ахилл… Ахилл…

– Что с ним? – Одиссей тоже был пьян, но сознание его оставалось ясным, как и всегда.

– Помнишь, ты ходил к нему с примирением?

– И?..

– Я обещал ему двадцать самых красивых троянских женщин…

Одиссей еще не понял, к чему клонил Агамемнон.

– И?..

– Ну не думаешь ли ты, что нужно дать ему обещанное?

– Хм… нет, не думаю. Он мертв. Ему не нужно двадцати женщин, даже одна была бы расточительством.

Но Агамемнон был непреклонен: Ахилл должен получить свою долю. Конечно, ему было страшно – и сомневаюсь, можно ли винить его в этом. Я сидела спиной к зеркалу и чувствовала, какой довлеющей силой обладал еще дух Ахилла. Но ужас Агамемнона переступал пределы разумного. Он наклонился к Одиссею и тряс его за плечо. Мол, вспомни, какие беды навлек на них Ахилл из-за одной женщины. Одна девчонка, и он отказался сражаться, потому что не мог больше владеть ею…

– Будь я проклят, мы тогда почти проиграли войну.

Одиссей стряхнул его руку.

– Что ж, теперь эти беды нам не страшны. Ты победил.

– Нет, но Ахилл не даст нам вернуться домой…

– Не представляю, каким образом. – Одиссею уже не терпелось вновь увидеть Пенелопу. – Нужно лишь дождаться попутного ветра. И через три дня мы будем дома.

Но со временем опасения Агамемнона переросли в убежденность. Ахилл должен заполучить девушку, и не какую-нибудь – лучшую из доступных.

И выбор пал на Поликсену, непорочную дочь Приама. Я помнила ее с того времени, как побывала в Трое: крепкая маленькая девочка, сложенная как горная лошадка, с короткими ногами и гривой каштановых волос. Она была младшей из многочисленных дочерей Гекубы, всегда бегала за своими сестрами, и всюду был слышен детский крик: «Подождите меня! Подождите меня!»

Я всю ночь не смыкала глаз, думала о ней. Утром заставила себя подняться с ощущением ее ужаса перед грядущим днем. Но мне и в голову не могло прийти, что наши судьбы переплетутся.

Перед завтраком прибежала девочка, что была на посылках у Гекамеды.

– Гекамеда хочет видеть тебя, – сообщила она, задыхаясь, – и спрашивает, можешь ли ты прийти сейчас же?

Я решила, что Гекамеда больна – ничего другого на ум не пришло, – и потому всю дорогу бежала, не останавливаясь. Ну или пыталась бежать. Моя беременность как раз начала проявляться внешне. Воины все еще спали после разгульной ночи, и стражи Нестора не были исключением. Но сам Нестор был уже на ногах и одет. Гекамеда жестом пригласила меня внутрь.

– Ты уже слышала о Поликсене?

Я кивнула. Слова были излишни, и мы просто стояли в полумраке, глядя друг на друга. Затем Гекамеда сказала:

– Нестор хочет, чтобы я сопроводила ее. Он говорит, что сестрам и матери не позволят быть рядом, и… Поликсена не может пройти туда одна. – Она теребила пальцами уголок своей вуали. – Пойдешь ли ты со мной?

Я уставилась на нее в изумлении. Я видела, как она бледна и напугана – а эта женщина всегда была добра ко мне, когда это действительно имело значение.

– Да, конечно, я пойду, – сказала я.

Гекамеда кивнула. Затем повернулась к столу и принялась раскладывать медовые печенья на поднос.

– Они там ничего не ели.