Безмолвная

Мы молча направились к «Пежо». Я видела, что Войтек, увидев Глазура, обрадовался. Выкрикнул: «Дядя!» С таким же энтузиазмом, как делал это раньше. Потом Глазур поднял его на руки и, проявляя осторожность, чтобы мой сын не заметил лежащего на проезжей части Дамиана, понес к кабине грузовика.

Потом он объяснит, что Вернер нас оставил. Войтек не успел его хорошо узнать и привыкнуть к нему, а потому не будет ждать. Дамиан был для него посторонним человеком, а через несколько лет мальчик вообще забудет, что когда-то встречался с ним.

Я и Глазур, к сожалению, так сказать не сможем.

Мы перенесли Войтека в грузовик, а затем занялись тем, что осталось в «Пежо». Спешно завернули все деньги в небольшие свертки и спрятали среди товара в прицепе. Все было готово к пересечению границы.

Довольные, мы посмотрели друг на друга. В глубине души у меня, однако, саднило чувство вины. Глазур, видимо, уловил это и беспокойно наморщил лоб.

— Я и вправду хотела все ему объяснить, — сказала я.

Он огляделся.

— Ну, минута у нас еще есть…

— Нет, — ответила я твердо.

Глазур, кивнув, сел в кабину. Я, поколебавшись, присела возле Вернера. Тот терял сознание и истекал кровью. Понятно, что в таком состоянии он вряд ли что-нибудь услышал бы и запомнил.

— Сожалею, — только и сказала я.

Поднялась и направилась в сторону грузовика. Уселась в кабине и улыбнулась Глазуру. Он ответил мне тем же. И больше ничего мне не нужно было для счастья.

Когда мы трогались, я глянула в боковое зеркало, и мне показалось, что Вернер немного приподнял голову.

11

Я мог бы просто сказать, что очнулся уже в больнице, но этого было бы недостаточно. В самом деле, я открыл глаза, лежа в больничной палате, но проснулся словно в новой реальности. Она была очищена от мечтаний, иллюзий и надежд. Наконец стала чем-то настоящим. Местом, к которому с определенного времени я стремился.

Возле кровати сидели отец и мать. В коридоре время от времени показывался лениво прохаживающийся полицейский. С его точки зрения, ничего не происходило. Ничто его не занимало, а особенно я.

С меня сняли все подозрения. Поиски убийцы Блица были завершены, и подозреваемый находился в следственном изоляторе. Это был человек, известный полиции, но не связанный с Кайманом. Наверняка он был нанят именно им, но доказательств этому не имелось.

Доказательств, которые требовались прокуратуре, но не мне.

Родители неоднократно пытались меня разговорить, но я не отвечал. В определенный момент они стали опасаться, что дело дошло до необратимых изменений, но доктор успокоил их — сказал, что ни одно исследование не выявило что-либо всерьез угрожающее моему здоровью. Правда, я получил сотрясение мозга, но наиболее ощутимые последствия уже прошли. Ничего со мной не случилось. По крайней мере, это подтвердили результаты томографии.

Наконец я заговорил — исключительно потому, чтобы успокоить родителей. Они с облегчением вздохнули, а я моментально почувствовал угрызения совести за то, что так долго держал их в неизвестности. Да и, честно говоря, мне нечего было им сказать.

Но они не переставали задавать мне один и тот же вопрос:

— Что случилось, сынок?

— Не знаю…

Они переглянулись.

— А что говорят полицейские? — спросил я в свою очередь.

— Что… — начала мать и прервалась.

— Они хотят предъявить тебе очередные обвинения, — вступил отец.

У меня появилось ощущение, что именно сейчас меня полностью парализовало. Потребовались минуты, чтобы переварить полученную информацию. Значит, присутствие полицейского что-то означает? Это выглядело абсурдно.

Может, я провинился больше, чем считал? Может, чего-то не помню?

Я с трудом сглотнул и неуверенно посмотрел на отца.

— Иисусе Христе… Какие обвинения?

— В убийстве и похищении.

— Что?!

— Говорят, что ты убил кого-то в Ревале, сынок.

Только теперь до меня дошло, что найдено тело Роберта Рейманна. А на нем полно оставленных мной следов ДНК. Фактически даже не нужно было проверять те, что были на мне, чтобы узнать, откуда на моем лице возникли все эти повреждения…

Я беспокойно пошевелился; внезапно каждая из ссадин напомнила о себе. Посмотрел на родителей, пытаясь оценить, как все это для них выглядит. Ясно было, что они не верили полиции. Но что в таком случае можно было подумать?

— Послушайте…

— Ты не должен ничего говорить, — прервала меня мать.

Она указала взглядом в сторону двери, и стало понятно, что полицейский стоит тут же, за порогом. Я не был прикован наручниками к кровати. Видимо, они решили, что я в очень плохом состоянии, чтобы попытаться бежать.

— Знаю, — ответил я. — Но я хочу вам все объяснить. И мне плевать, что нас слушает кто-то еще.

— Нам все ясно, сынок.

— Не все.

— Тебя подставили, — заключил отец. — Пока не знаем как, но мы поможем тебе справиться со всем этим.

Я знал, что так и будет, хотя в глазах матери застыл невысказанный вопрос. А может, даже не один. Я долго смотрел на нее, пока она сама не поняла: я жду, когда она выскажет то, что ее более всего волнует.

Наконец она тихо кашлянула, а я понимающе кивнул.

— Спрашивай, мама.

— Хочу только…

— Не сейчас, — вмешался отец.