Безмолвные клятвы

Речел отступила назад и широко раскрыла глаза. Генри горько усмехнулся:

– Ты можешь понять, что значит чувствовать боль и знать, что она не твоя? Или, хуже того, знать, что твои самые сокровенные мысли принадлежат не только тебе одному, что ты обнажен и вывернут наизнанку перед другим?

Речел не совсем понимала то, что слышала, но верила мужу. Он говорил ужасные, невообразимые вещи, но она больше не испытывала страха. Когда Речел впервые увидела Генри вместе с братом, ей казалось, что Эшфорды являют собой два контрастных воплощения единого существа. Но Генри вовсе не напоминал тень Люка.

– И все-таки вы разные… – пробормотала Речел, не в силах выразить словами все свои мысли.

Генри снова усмехнулся:

– А теперь внимательно посмотри на еще одного ненормального… – словно в ответ на ее вопрошающий взгляд он добавил: – На человека, которого ты рискнула полюбить, за которого вышла замуж.

Речел покачала головой. Теперь ей многое стало ясно. В его болезненной матери она узнала трагичность подлинного безумия, в отце – циничное зло. А сам Генри предстал человеком, боявшимся посмотреть жене в глаза и встретить в них любовь, боявшимся стоящего на пороге счастья – из-за того, что утратил веру и привык к неизбывной горечи и лжи.

Теперь Речел сама подводила Генри к его картинам, а он послушно шел за женой и молча слушал.

– Посмотри, Генри! – настойчиво говорила Речел. – В глазах твоей матери не любовь, а наваждение, нечеловеческая страсть. Такая, которая даже сильных мужчин доводит до сумасшествия или необъяснимых поступков. А твой отец – посмотри на него! Мне его жаль, так как я сомневаюсь, что он хоть когда-нибудь кого-нибудь любил…

Генри ничего не возразил. Он покорно последовал за Речел туда, где стояли ее портреты.

– Посмотри на нее, Генри! Она – сама красота и совершенство. А я нет. Если бы ты нарисовал глаза, то понял бы это. И увидел бы женщину, которой одиноко. Женщину, которая приблизилась бы к совершенству, если бы знала, что ее любят и принимают такой, какая она есть. Ты бы увидел женщину, готовую пожертвовать для тебя всем…

– Даже своей душой? – спросил Генри.

– Тебе нужна эта жертва в доказательство моей любви?

– Нет. Это ничего не докажет.

– Что бы ты ни говорил о себе, Генри, – мягко продолжала Речел, – я уверена, что ты знаешь, что такое любовь. Потому что переживал за беспомощное животное, заботился о ребенке, хотя он был сыном проститутки. Простил своего брата, хотя его благие намерения заставили тебя идти по пути, который ты не выбирал. Ты так бережно ухаживал за всходами – даже они тебе не безразличны… – Речел остановилась у портрета Феникса. – Ты сумел проникнуть в душу своего друга, потому что слишком ценишь и уважаешь его, чтобы исказить его черты.

– А ты слишком многое видишь, Речел, – произнес Генри.

– Я только вижу тебя, Генри. А вот ты недостаточно понимаешь себя, иначе на этой картине твое лицо не было бы тенью лица твоего брата. Ты и Люк совсем разные. Если вы переживаете одно и то же и думаете одинаково, даже разделенные расстоянием, то лишь потому, что Бог знает: вам обоим необходимо постоянно помнить, что вы в мире не одиноки.

– Некоторые считали, что я и Люк просто ненормальные от природы…

Голос Генри стал напряженным, во взгляде мелькнул страх. Казалось, он боится поверить в то, что стало вполне реальным и осязаемым.

– Тогда я тоже ненормальная, – проговорила Речел. – Потому что тоже чувствую твою боль, твой гнев и твое смятение. Мне казалось, что когда-то я, как сквозь чащу, продиралась сквозь мрак твоей души. Она была чужой, даже враждебной. А сейчас для меня многое прояснилось…

Речел направилась к двери и остановилась у самого порога.

– Я чувствую, когда ты рядом, Генри. Я вижу то, что ты пытаешься скрывать от меня, потому что понимаю тебя… потому что знаю, что ты заслуживаешь любви. – Речел вздохнула, потерла пальцами переносицу и вышла, закончив уже из коридора:

– Если ты быстро умоешься, обед еще не успеет остыть.

Когда Речел ушла, Генри принялся взволнованно расхаживать по комнате. Он пытался осмыслить разговор с женой, но мешали собственные эмоции и медленно таявший в воздухе аромат лаванды.

Слова Речел эхом звучали в его ушах. Генри остановился перед картиной, изобличавшей его собственную ничтожность: тень Люка. Речел эта картина не понравилась. Генри признался, что и ему это полотно казалось отталкивающим, откровенным свидетельством разложения и распада. Недолго думая, он открыл окно и выбросил двуликого демона во двор. Затем вспомнил, что Речел ждет его, и отправился на кухню.

Уже в коридоре витал запах жареной ветчины и подливы. Войдя на кухню, Генри увидел, что Речел стоит у окна и улыбается. Он подошел к жене и нежно погладил ее губы:

– Ты окончательно укротила меня, Речел… Она поцеловала его пальцы, и Генри казалось, что он держит в ладони ее улыбку. Когда Генри опустил руку, Речел проговорила:

– Это не входило в мои замыслы. Меньше всего мне хотелось воевать с твоей гордостью.

Генри усмехнулся и занял место за столом: