Безмолвные клятвы

Контроль? Речел не нравилось это слово. От него веяло мраком и холодом. Такие же чувства она испытывала, когда была девочкой, а мужчины подходили и просили побаловаться с ними, когда она ушла из дома после смерти Лидди и оказалась одна в дикой глуши, когда впервые встретила Генри.

– Ваша дочь, мэм, сможет позаботиться и о себе, и о своем городе, если потребуется. Что касается контроля…

Речел закрыла ладонями уши. Она всегда так делала на чердаке, чтобы не слышать протестующие вопли или выстрелы, раздававшиеся в заведении. Контроль. Они говорят, что нужно ее контролировать и проверять, словно она лишилась рассудка, словно она – вещь, какая-нибудь банка с консервированными бобами, стоящая на полке.

Нет! Они не будут ее контролировать. Речел не хотела стать такой, как девочки Розы, не принадлежавшие себе. Она опустила руки, глубоко вздохнула и прислушалась к разговору на крыльце. И вдруг осознала, о чем именно говорит ее мать. Нужно было вмешаться и остановить ее. Речел решительно встала с кровати и покинула спальню.

– …У нее может помешаться разум, Хэнк. Я видела, как это случается. Женщины просто сдаются, и их мозги отправляются в другое место.

Генри и Роза глядели друг на друга, не замечая Речел. Она видела, как Генри стиснул зубы – Роза невольно заставила его вспомнить о матери, – и громко произнесла:

– Куда отправятся мои мозги, мама?

Генри обернулся и пристально посмотрел на жену – в первый раз за два месяца. Роза подняла брови и еле заметно улыбнулась:

– В более спокойное место… где ты не будешь ничего чувствовать. Ты уже видела, на что это похоже. Помнишь Джейн? Как ее довел один клиент…

– Хватит! – крикнул Генри, негодующе сжав кулаки.

– Да, хватит, Роза, – проговорила Речел. – Я уверена, что у тебя есть дела поважнее, чем забота о моем здоровье.

Роза посмотрела на дочь, потом на Генри.

– Ну, раз вы оба настаиваете, – произнесла она. – Извини, Речел… меня действительно ждут дела.

Генри смотрел вслед Розе, спускавшейся по склону холма.

– Я не схожу с ума, Генри, – тихо сказала Речел.

Он повернулся и, прищурившись, внимательно взглянул на нее.

– Но ведь и ты думал о том, о чем говорила Роза? Только не хотел признавать?

Молчание.

– Можешь не беспокоиться, – продолжала она. – У каждого из нас есть место, куда можно спрятаться. У Розы огород. У тебя – твои картины.

– А от чего ты прячешься? – произнес Генри шепотом, как будто не хотел об этом спрашивать.

От твоего презрения. Речел не произнесла эту фразу вслух. Она встала на ступеньки крыльца, облокотилась на перила и начала разглядывать свой огород, готовившийся встретить зиму.

– Я не прячусь. Я всегда там, где мое место – на своей земле, – Речел указала на дома и хижины Промиса. – Можешь не беспокоиться, – повторила она, – Если бы существовал такой мужчина, который мог бы свети меня с ума, то со мной бы это случилось еще в доме у матери. Но ни у одного человека не будет такой власти надо мной… даже у тебя.

– Значит, ты ищешь убежище в иллюзиях, – проговорил Генри.

Она пожала плечами:

– Иногда я ищу его в своих новых мечтах…

Генри повернулся и двинулся к дому. Речел поежилась от холода. Подождав, когда Генри хлопнет дверью своей мастерской, она тоже пошла в дом.

Новые сны и старые ужасы… Они тотчас окружили Генри, едва тот вошел в мастерскую. Портреты Речел, стоявшие вдоль одной из стен, казались мистическими картинами далекого прошлого. Только облик Феникса, исполненный достоинства и простоты, воплощал жизнь, хотя самого его уже не было на свете. Но он словно говорил с Генри, призывая найти путь к спасению.

Завершай свои картины, мой друг.

Генри уже пытался закончить портреты Речел, но чувствовал, что его талант бессилен перед этой задачей. Он рисовал ее глаза то на одном портрете, то на другом, но они получались тусклыми и безжизненными – как сама Речел в последние два месяца… По крайней мере, такой ее видел Генри, пока жена снова не начала мечтать и не заговорила о новых планах.

Верь в то, что видишь… доверься тому, что чувствуешь.

Он продолжал расхаживать перед портретами, внимательно вглядываясь, пытаясь понять, что думает и ощущает. Но всякий раз мысли его путались и приводили к противоречивым и даже парадоксальным выводам: он смотрел на стоящий в углу портрет Речел, державшей в руках дьявольский хвост смерча, и невольно вспоминал, что вот так же она держала той ночью руками и губами его самого, укрощая его гордость.

Скажи, что ты хочешь меня.

Я хочу тебя.

Это было правдой. Генри по-прежнему желал Речел, хотя ненавидел себя за это.

Взгляни на себя по-новому.

Генри прикрепил зеркало к мольберту, достал краски и кисти и начал новую картину – портрет незнакомца, вошедшего на чердак, где нашла убежище Речел.

Он всю ночь изучал свое лицо в зеркальном стекле, перенося собственные черты на поверхность холста.

Генри никогда такого не видел: на землю сплошной стеной падал густой и тяжелый снег. Даже ветер казался белым, когда кружился вместе с пушистыми хлопьями.