Вечный рефрен с того самого дня, когда он родился, с ее двенадцатого дня рождения.
Окошко в двери приоткрылось.
– Миссис Бейнбридж? Я вас не потревожил? Можно войти?
Блеснули очки доктора Шеферда. Карандаш выпал у нее из пальцев.
Скрипнул засов, и вошел доктор, закрыв за собой дверь. Сегодня пачка документов у него в руках была толще обычного.
– Почему бы вам не сесть на кровати, миссис Бейнбридж? А я с удовольствием постою.
Она сделала, как ее просили. Одеяло еще хранило тепло ее тела и ее запах. Странно, что постель стала означать для нее безопасность и избавление. Так было не всегда.
– Я хотел, чтобы вы сели, миссис Бейнбридж, поскольку то, о чем я намерен поговорить сегодня, может вас расстроить. Ваша история развивается и достигла этапа, на котором я уже способен проанализировать ваш образ мыслей. Сейчас мы подошли к трудному моменту.
Слова доктора пронзили ее насквозь. Ей захотелось спрыгнуть с кровати и бежать отсюда. Она обшарила глазами палату, от зарешеченного окна до тяжелого засова на двери. Выхода нет.
– Вы написали об этих «компаньонах», как вы их называете. Говорите, что боитесь их. Но знаете, что пугает вас на самом деле? Не предметы, которые громыхают – или даже шипят – среди ночи. Предмет наших страхов намного ближе. Мы боимся того, что внутри нас, будь то воспоминания, болезнь или дурные побуждения. – Доктор склонил голову к плечу. Его очки съехали набок. – Вы, я полагаю, боитесь стать похожей на кого-то из ваших родителей.
Она так и знала, что они непременно появятся: мелькание света перед глазами и журчащий шум в ушах. Детские воспоминания, ребяческая мысль, что, если покрепче зажмурить глаза, то доктор Шеферд ее не увидит.
– Я понимаю, что вы чувствуете. Я не могу притворяться, будто не понимаю намеков, которые вы вкрапляете в рассказ, хотя – из естественной деликатности – предпочел бы опустить завесу и обойти эту тему молчанием. Я полагаю, что именно это вы и сделали, миссис Бейнбридж: опустили завесу. Сначала под воздействием насилия, а потом из-за некой ментальной потребности, вы скрыли тот факт, что родители жестоко обращались с вами.
Если бы у нее еще оставался голос, она закричала бы:
Шеферд прокашлялся.
– Верьте мне, миссис Бейнбридж, я глубоко вам сочувствую. Преданное доверие в таком юном возрасте, со стороны тех, кого мы инстинктивно считаем самыми дорогими людьми… И мать, которая должна питать и оберегать, а вместо этого…
Она надеялась, что уже исчерпала слезы, что перешла от них в засушливую пустыню, где они никогда не польются из глаз. Но вот – они хлынули. Горячие, стекающие на подбородок, не позволяющие дышать. Неужели все это время слезы были у нее, ожидая только момента, чтобы появиться?
– Я больше, чем когда-либо, хотел сказать вам, что это
Пораженная, она посмотрела ему в глаза: нежно-зеленого цвета весенних почек, ласковые, прощающие. Внезапно, с облегчением настолько острым, что оно ощущалось почти как боль, она осознала, что доктор на ее стороне.
Комната вначале показалась Элси спокойной и ласковой. Предметы держались на почтительном расстоянии, их границы расплывались в дымке. Но ее охватила паника, когда она поняла, что, несмотря на сохранившуюся способность к ощущениям, она бесчувственна, нежива.
На потолке играла световая рябь. У Элси задрожали ресницы.
– Элси, – кто-то сжал ей руку. – Миссис Холт, приготовьте горячее питье! Живей! Она очнулась!
Внизу зазвенело. Звук был слишком резким, пробивался сквозь тихий баюкающий гул.
– Элси, милая Элси, слава богу, – постепенно черты Сары стали четче.
– Я не… – во рту был неприятный металлический привкус. Элси сделала еще одну попытку. – Почему я…
Образы мелькали в голове, не давая ей ухватиться за них. Она увидела оленя, потом спичку… Они опять уплыли.
– Не нужно разговаривать. Доктор сказал, что вам нужен полный покой. Я послала телеграмму мистеру Ливингстону, он скоро приедет.
Элси посмотрела вокруг себя. Все было на месте: массивный балдахин с резьбой в виде виноградных гроздей и цветов, умывальник, трехстворчатое зеркало на туалетном столике. Черты Бриджа возвратились, но расплывались, как давно забытый сон.