Безмолвный мир Николаса Квина

— Ну как же, у них общая линия. Один аппарат стоит наверху, в спальне Гринуэев, а другой в этой комнате.

— Ясно, — тихо проговорил Морс.

После того как хозяйка дома их оставила, Морс и Льюис отправились в комнату, где был найден труп Квина. И хотя шторы были теперь раздвинуты, помещение казалось не менее мрачным, чем в последний раз. И гораздо более холодным. Морс наклонился, чтобы включить газовый обогреватель. Он пытался сделать это раз, другой, но всё безуспешно.

— Наверно, нет батареек, сэр. — Льюис отсоединил боковую панель и извлёк оттуда два пальчиковых аккумулятора, покрытых вязким слоем вытекшего электролита.

В тот же четверг Джойс Гринуэй с утра перевели из отделения интенсивной терапии госпиталя Джона Радклиффа в обычную палату. Когда в половине третьего её пришла навестить школьная подруга, Джойс уже находилась двумя этажами ниже, в обществе трёх недавно родивших мам. Говорили о детях, о детях и ещё раз о детях. У Джойс улучшилось настроение. Через несколько дней её выпишут. Она ощущала, как глубоко внутри её поднимается непривычно приятная волна материнских чувств. Как она обожала своего дорогого маленького мальчика! С ним всё будет в полном порядке — в этом она не сомневалась. Но проблема с именем оставалась нерешённой. Фрэнк сказал, что ему не очень нравится имя Николас, и Джойс хотела, чтобы теперь он сделал свой выбор. Сама она вовсе не сходила с ума от имени Николас. С её стороны было ужасно неосмотрительно назвать это имя в первую очередь. Но она должна была выяснить, не подозревает ли Фрэнк что-нибудь, и, несмотря на первоначальные опасения, теперь она была уверена, что он ничего не подозревает. Впрочем, и подозревать-то её было почти что не в чем.

Это началось сразу после того, как под ними поселился новый жилец, то есть в начале сентября. Создалось впечатление, будто у Николаса вечно не оказывалось под рукой то спичек, то сахара, то молока. Он был с ней так обходителен, так внимателен — а ведь тогда она была на седьмом месяце! А однажды сентябрьским утром у неё самой в холодильнике не оказалось молока, а Фрэнк пропадал на одном из своих бесконечных дежурств, и тогда Джойс спустилась вниз, накинув халат поверх ночной рубашки. Они долго сидели у него на кухне, пили кофе. Ей очень хотелось, чтобы он её поцеловал. И он действительно поцеловал её, подойдя к ней и положив руки ей на плечи, а потом, осторожно спустив халат, он погрузил правую руку под её ночную рубашку и нежно приласкал её маленькую твёрдую грудь. После того дня это происходило ещё три раза; она испытывала к нему сильную нежность, ибо от её тела он не требовал ничего большего, кроме как ласково проводить кончиками пальцев вдоль её ноги и по выпирающему животу. А один раз она сама пошла на большее, нежели пассивно полулежать, и уступила необычному ощущению, какое вызывали в ней его руки. Всего один раз — когда так робко, так легонько её вытянутые пальцы приласкали его. Да-да, очень, очень легонько! Она испытала огромную внутреннюю радость, когда он наконец утопил голову в её плече, а слова, что она шептала ему тогда, теперь были главным объектом её покаянных мыслей. Но Фрэнк об этом никогда не узнает. Она дала себе слово, что впредь никогда, никогда не будет… не будет…

Её потревожил звон чашек. Было четыре часа дня, а через четверть часа привезли тележку с книгами и свежими газетами. Она купила «Оксфорд мейл».

Морс пришёл на несколько минут раньше назначенного времени, но декан синдиката уже ждал его в своём отделанном дубовыми панелями кабинете, расположенном у старинной лестницы. Они дипломатично поговорили о том, о сём. Пять минут пятого постучался слуга и вошёл с подносом в руках.

— Думаю, надо выпить по чашечке дарджилинга. Вы не против? — Голос, как и его обладатель, был приторный и культурный.

— Охотно, — согласился Морс, пытаясь сообразить, что такое дарджилинг.

Одетый в белое слуга разлил тёмно-коричневую жидкость в чашки из костяного фарфора с рельефным изображением герба Лонсдейл-колледжа.

— Молока, сэр?

Морс с умилением беспристрастного человека наблюдал за происходящим. Декан, вероятно, как и всегда, получил непременный ломтик лимона и пол чайной ложки сахарного песку, отмеренного слугой с точностью едва ли не до крупинки. Сахар с крайней серьёзностью размешал тот же слуга. Старый негодник, поди, заставляет и шнурки ему завязывать! Мир идиотских грёз! Морс отхлебнул чаю, откинулся на спинку кресла и увидел, что декан с холодноватой улыбкой смотрит на него.

— Вижу, вы не одобряете. Я вас не виню. Он со мной вот уже почти тридцать лет. Он мне почти что… Однако простите, я отвлёкся. Ведь вы пришли поговорить со мной о мистере Квине. Что именно вы хотели бы услышать?

Декан определённо был воспитан и по натуре чувствителен: через год ему предстояло оставить пост — исполнялось шестьдесят пять лет, — и он определённо был огорчён, что трагическая история с Квином могла омрачить его долгое и достойное сотрудничество с синдикатом. Морсу это показалось, гак ни странно, жалостью к самому себе.