Безмолвный пациент

– Выходит, с тех пор ты вела двойную игру? Ничего себе! Бог ты мой, Алисия, не нужно это заканчивать вот так! Не отталкивай меня!!

– Не надо драматизировать. Мы всегда будем друзьями.

– Давай сменим тему. Знаешь, зачем я сюда пришел? Хотел пригласить тебя в пятницу вечером в театр. – Жан-Феликс извлек из нагрудного кармана пиджака два билета в Национальный театр на трагедию Еврипида и показал их мне. – Пойдем? Думаю, это более цивилизованный способ расстаться. Только не отказывайся. В память о нашем прошлом.

Я заколебалась. Поход в театр с Жан-Феликсом совершенно не входил в мои планы. Но и огорчать его еще больше не хотелось. В тот момент я согласилась бы на что угодно, лишь бы Жан-Феликс наконец ушел из мастерской. И я сказала «да».

22:30

Вечером я выложила Габриэлю все, что произошло между мной и Жан-Феликсом. Габриэль заметил, что никогда не понимал нашей дружбы, назвал Жан-Феликса «стрёмным» и заявил, что не в восторге от того, как тот ко мне относится.

– В смысле? – не поняла я.

– Будто ты – его собственность. Советую порвать с его галереей немедленно, не дожидаясь выставки.

– Я не могу так поступить. Уже поздно отказываться. Я не хочу, чтобы он меня ненавидел. Ты даже не представляешь, какой он мстительный.

– Ты боишься Жан-Феликса?

– Нет, но проще будет отдаляться постепенно.

– А по-моему, чем быстрее, тем лучше. Ведь он влюблен в тебя. Надеюсь, ты в курсе?

Тут Габриэль ошибался, однако я не стала спорить. Жан-Феликс больше прикипел к моим картинам, чем ко мне. И это еще одна причина уйти от него. Он совершенно не беспокоится о моем благополучии. Впрочем, в одном Габриэль прав. Я действительно боялась Жан-Феликса.

23

Диомидис оказался у себя в кабинете. Он сидел на табурете возле арфы с золотыми струнами.

– Сказочно красивый инструмент, – заметил я, входя.

– И на нем весьма непросто играть. – Профессор нежно провел пальцами по струнам, и в кабинете раздался каскад звуков. – Хотите попробовать?

Я с улыбкой отрицательно покачал головой.

– Я все спрашиваю, – засмеялся Диомидис. – Вдруг передумаете? Вода камень точит, знаете ли.

– Увы, не могу похвастаться склонностью к музыке. О чем мне еще в школе однозначно заявил соответствующий преподаватель.

– Музыка, как и психотерапия, имеет непосредственное касательство к отношениям. Все зависит от учителя, которого ты выбираешь.

– Полностью согласен. – Я кивнул.

Диомидис посмотрел в окно.

– В этих тучах полно снега, – задумчиво проговорил он, глядя на затянутое темными облаками небо.

– А мне они кажутся дождевыми.

– Я происхожу из очень старого греческого рода, в котором все мужчины испокон веков были пастухами. Поверьте, сегодня вечером пойдет снег. – Профессор отвернулся от окна и устремил на меня внимательный взгляд. – Итак, Тео, я вас слушаю.

– Вот. – Я положил на стол перед Диомидисом экземпляр «Алкесты» Еврипида.

– И что это? – Профессор непонимающе уставился на книгу.

– Трагедия Еврипида.

– Да, я вижу по названию. Зачем вы мне ее показываете?

– Произведение называется «Алкеста». Так же назван автопортрет Алисии, который она написала сразу после убийства Габриэля.

– Ах да! Верно. – В глазах профессора зажегся интерес. – Ассоциирует себя с героиней трагедии?

– Возможно, – согласился я. – Должен признать, я несколько запутался в интерпретации Еврипида. Хочу обратиться к вам за разъяснениями.

– То есть вы решили, раз я грек, значит, должен отлично разбираться в древнегреческих трагедиях? – Профессор расхохотался.

– Ну в любом случае лучше, чем я.

– Не вижу никакой связи. Это все равно что думать, будто каждый англичанин – знаток Шекспира. – Диомидис снисходительно улыбнулся. – Впрочем, на ваше счастье, в этом Греция сильно отличается от Англии. И каждый грек действительно знает древнегреческие трагедии. В них заключены наши мифы и легенды, наша история, наша кровь…

– Тогда вы сможете помочь мне! – обрадовался я.

Диомидис быстро пролистал «Алкесту» и поднял глаза.

– В чем заключается трудность? – уточнил он.

– Меня озадачивает то, что она не говорит. Алкеста принимает смерть ради спасения мужа и в конце чудом возвращается в мир живых, но почему-то хранит молчание.

– Совсем как Алисия.

– Да.

– Спрашиваю еще раз: в чем трудность?

– Между героиней Еврипида и Алисией явно существует связь, которая ускользает от моего понимания. Почему Алкеста в финале трагедии отказывается говорить?

– И как вы думаете почему?

– Не знаю. Вероятно, Алкесту переполняли эмоции?

– Возможно. И какой эмоции это коснулось прежде всего? – направлял мои рассуждения Диомидис.

– Радости? – предположил я.

– Радости? – Профессор засмеялся. – Тео, подумайте хорошенько. Что бы вы чувствовали на месте Алкесты? Самый близкий на свете человек оказался трусом и обрек вас на гибель. Это же настоящее предательство!

– Хотите сказать, Алкеста была расстроена?

– Тео, вас когда-нибудь предавали?

Вопрос профессора резанул по мне, словно ножом. Щеки запылали. Губы задвигались, но я не смог издать ни звука.

– Увы, да, – грустно улыбнулся Диомидис. – Вот и поведайте, что чувствует Алкеста?

На сей раз я не сомневался в ответе.