Безмужняя

Реб Касриэль Кахане был из тех, кто не прощает обид и потому молчит, когда его оскорбляют. Он спокойно выслушал Хьену, пришедшую сказать ему, что реб Лейви его вызывает, — и никуда не пошел. Реб Ошер-Аншл тоже не хотел идти, но Хьена рассказала ему, что реб Лейви выглядит больным и следовало бы пригласить врача. Делать было нечего, и реб Ошер-Аншл вместе с зятем, Фишлом Блюмом, отправился к родственнику. Зато третий из приглашенных раввинов, реб Шмуэль-Муни, скорее бежал, чем шел. Он не сомневался в том, что реб Лейви хочет покончить со ссорой с полоцким даяном, и к нему, реб Шмуэлю-Муни, вынуждены были обратиться, чтобы он провел это дело.

Реб Лейви и вправду выглядел больным. Похоже было, что он с трудом встал с постели ради важных гостей. Он пригласил их сесть и вкратце рассказал, для чего позвал. Он понимает, что ваад не станет больше бороться с полоцким даяном и что тот даже получит приглашение стать членом ваада. Но он, реб Лейви Гурвиц, не хочет и не может заседать вместе с реб Довидом Зелвером. Поэтому он отказывается от должности члена ваада и вообще отказывается быть раввином в городе, где подстрекателя и самозванца считают праведником.

Лицо реб Ошер-Аншла посерело, а серебряная борода обвисла, словно в нее забрела дождевая туча. Он-то был уверен, что реб Лейви при всем своем великом упрямстве был все же тронут тем, что полоцкий даян защитил его перед сбродом. А оказалось, что он, реб Ошер-Аншл, еще мало знал своего родственника. Реб Шмуэль-Муни тоже опешил, но вскоре пришел в себя и принялся пожимать плечами:

— Какое вам дело до того, что считает город? Никогда бы не поверил, что реб Лейви Гурвиц боится городских толков.

Реб Лейви не отвечает. Объяснять все сначала он не в силах. Мясистое лицо и пухлые губы реб Фишла напрягаются, он не в состоянии сдержаться, хоть и знает, что тесть терпеть не может, когда он вмешивается. Он, Фишл Блюм, годами ищет и не может найти должности раввина хоть в каком-либо местечке, хотя и готов даже пожертвовать кагалу приданое жены. А реб Лейви хочет отказаться от поста раввина в самой Вильне, в этом Иерусалиме Литовском!

— Что это? Вы испугались черни и отказываетесь от должности? — размахивает короткими ручками Фишл Блюм. — Я слыхал, что рабби Акива Эйгер в свое время хотел отказаться от должности в Познани и сделаться местечковым меламедом. Касательно рабби Акивы Эйгера понять можно, — краснеет Фишл в растерянности, потому что в действительности и сам не понимает, к чему это он ни с того ни с сего влез с этим познанским раввином. — Что касается рабби Акивы Эйгера, так у него было кем себя заменить, но в нынешние времена некому заменить такого раввина, как реб Лейви Гурвиц, — выпутывается с грехом пополам Фишл и вытирает пот на жирном затылке.

— Вы замените меня, — кисло улыбается реб Лейви.

Раскормленные щеки Фишла блестят, точно он только что вышел из жаркой бани. Реб Лейви издевается над ним, подпускает шпильки насчет того, что Фишл не может найти должности, и вовсе не считается с присутствием тестя. Тесть Фишла, реб Ошер-Аншл, тоже нахмурил лоб, давая понять, что принимает слова реб Лейви как неуместную шутку. Зато реб Шмуэль-Муни своими глазами-щелочками, оттопыренными ушами и широкими ноздрями впитывает слова реб Лейви как чистую правду. Он принимается лихорадочно расчесывать пятерней свою волнистую белую бороду, точно ей грозит немедленно сваляться в колтун или превратиться в кусок жесткой шерсти. Он дрожит, а в мозгу бурлит, как кипящая вода в плотно закрытом горшке: реб Ошер-Аншл — шурин реб Лейви, а Фишл Блюм — зять реб Ошер-Аншла. Получается, что реб Лейви хочет уступить свою должность племяннику. А он, реб Шмуэль-Муни, этого не допустит. У него тоже две дочери на выданье, и он не может добыть им женихов, потому что они бесприданницы. Но если он сможет предложить зятю должность виленского законоучителя, то его станут осаждать юноши из Мирской ешивы. Так почему же место должно достаться зятю реб Ошер-Аншла? Ну ничего, он еще перемудрит этого реб Ошер-Аншла вместе с его зятем; политика — это его дело, размышляет реб Шмуэль-Муни и простирает обе руки к реб Лейви:

— Мы, виленские раввины, всегда шли с вами рука об руку. И мы будем и впредь идти с вами рука об руку, да поможет нам и благословит нас Всевышний. Закон за вас, справедливость за вас — и мы за вас!

— Ладно, — в уголках рта реб Лейви появляется горькая усмешка, — я согласен остаться в вааде, но при условии, что полоцкий даян не войдет в ваад, пока не раскается в своих деяниях.

— Боже упаси, нельзя нам снова трогать полоцкого даяна! — отдергивает руки, точно от огня, реб Шмуэль-Муни.

— Конечно, нельзя, — беззлобно смеется реб Лейви. — Я тоже полагаю, что так как один из нас должен уступить (а с ним вместе я заседать не стану!), то уступить должен я, а не он. За него весь город. А меня город всегда не любил и тем более не любит теперь. Полоцкий даян не может уступить, если бы даже и хотел: у него жена и сын-подросток. А у меня нет никого.