Безнадежные войны

Мы старались установить отношения с самыми разными людьми и структурами, которые имели отношение к нашей деятельности. Многие из тех, с кем мы начали сотрудничать тогда, впоследствии продвинулись и занимали ключевые посты в самых разных организациях. И отношения с научными центрами по исследованию Израиля и Ближнего Востока первыми установили работники «Натива», и только потом появились работники МИДа, то есть те из них, кто в состоянии был вести диалог с местными научными работниками. Мы снабжали эти центры материалами из Израиля, организовали для некоторых из них рабочие поездки в страну. Для этих людей, изучавших Израиль по книгам, такая поездка была чем-то необыкновенным. Для нас же было важно приблизить их к Израилю, так как в Советском Союзе обучение дисциплинам, связанным с Ближним Востоком, было тенденциозным, то есть проарабским. Мы пытались найти тех, кто был готов и способен к более объективному подходу. Мы хотели поддержать произраильское направление в российской науке и обеспечить ученых инструментарием и информацией, позволяющими им видеть и израильскую позицию. Подводя итоги, можно сказать, что в определенной мере нам это удалось. Часть установленных тогда связей поддерживается и по сей день. Некоторые из этих людей продвинулись в академических сферах или на дипломатической службе, а были и такие, кто впоследствии работал в Израиле. Важнейшей целью нашей работы тогда было разъяснение местным государственным структурам проблемы выезда евреев в Израиль и связь между евреями и Израилем. Нам удалось прийти к тому, что все приняли, что во главе приоритетов государства Израиль находятся связи с евреями и их выезд в Израиль и все другие аспекты взаимоотношений между нашими странами зависят от этого. Хотя личное отношение многих израильских чиновников и дипломатов было совершенно противоположным, нам удалось создать мнение, что именно этот подход является определяющим в политике правительства Израиля.

40

Еще в начале восьмидесятых я попросил, чтобы мне приносили каждую статью, написанную Александром Бовиным. Из своих источников я знал, что Бовин очень близок к Андропову, и поэтому с особым вниманием относился к его публикациям, считая, что, возможно, в какой-то мере они близки к идеям Андропова, или отражают часть из них, или, по крайней мере, обсуждаются с Андроповым. Прибыв в Москву в 1988 году, я нашел Бовина и связался с ним. Я помню, как первый раз пришел к нему в редакцию газеты «Известия». Войдя в кабинет, я тут же заметил фотографию Андропова на стене. Это была единственная фотография в комнате, и я улыбнулся про себя, вспомнив свое указание по поводу его статей. Бовин начал разговор очень осторожно. В какой-то момент я перевел разговор на Андропова и его роль в государстве. Я уловил волнение на лице Бовина. Когда он заговорил об Андропове, его глаза повлажнели. С этого момента лед между нами был сломан, и со временем наши отношения переросли в дружбу и взаимное уважение. По его просьбе я привозил ему материалы об Израиле на русском языке. Когда я приходил к нему, он меня спрашивал полушутливо: «Ну, прочитал, что я написал? Я правильно понял написанное в твоих материалах?» Я разъяснял ему, что, на мой взгляд, он понял правильно, а что не очень. Не стоит это расценивать как то, что я использовал его или превращал в то, что на профессиональном языке называется «агент влияния». Бовин был одним из самых авторитетных и популярных журналистов в Советском Союзе, и, в той же мере, в которой он требовал восстановления дипломатических отношений с Израилем и их дальнейшего укрепления, он ратовал за установление дипломатических отношений с Южной Африкой и изменения в политике СССР по отношению к Японии. Израиль был частью его взглядов, взглядов русского интеллигента, который любит свою страну и с болью переживает ее трудности, пытаясь исправить сделанные в прошлом ошибки. И все это, по крайней мере в то время, не отказываясь от своих классических коммунистических взглядов. Любовь к родине, ее культуре и ее народу была у него на первом месте. Ни в коем случае, однако, не стоит представлять наши отношения как агентурное использование Бовина – это унижает интеллигентность А. Бовина и оскорбляет память этого человека, настоящего честного русского патриота, а таких в то время было немного. Арье Левин был прав, когда жаловался, что Бовин разговаривает со мной как с другом.