«Элла, мне очень нужно знать, что ты в порядке и уже дома. Евгений».
И, конечно, пишу ответ. Долго пишу. Обстоятельно. А потом перечитываю и понимаю, что после такого послания он будет только рад, что я дома, а не рядом с ним. Тяжело вздыхаю, удаляю и пишу снова.
«
Сообщение улетает, а я ругаю себя за скупость и сухость. Как будто – отвали от меня, я в порядке. Что он теперь подумает?
«
Уже через две минуты я, счастливая и очень смущённая, вхожу в ресторанчик, расположенный на первом этаже нашего дома. И моя улыбка мгновенно тает…
Как много эмоций!.. Разные, такие противоречивые, они формируются в вихрь, способный разрушить мой привычный мир.
Радость! Внезапная, нежданная, бесконтрольная –
Злость! Яростная, беспомощная, упрямая –
Нежность! Щемящая, робкая, невысказанная –
Обида! Горькая... уже привычная –
Тоска! Ноющая, тягучая –
Жалость! Болезненная, пронзительная! –
Он замечает меня сразу... и узнаёт... Ну надо же! Не сводя с меня глаз, папа медленно поднимается из-за стола и кривит губы в робкой виноватой улыбке. Кажется, ему тоже сейчас непросто. Я понимаю это по тому, как нервно и неосознанно он проводит большими ладонями по своим бёдрам, но тут же отдёргивает их и теперь трёт одну о другую.
Первый порыв – сбежать... уже отступает. Это так привычно и очень глупо. Я ведь уже не маленькая обиженная девочка, я – взрослая, самостоятельная женщина и... по-прежнему обиженная. Да и глупая тоже – что уж! Потому что все мои мысленные обвинения, брошенные папе в лицо, даже в моей голове звучат истерично и по-детски.
Я продолжаю стоять посреди зала, мешая, посетителям и официантам, которые вынуждены обходить меня, как неожиданно и не к месту воздвигнутый памятник скорбному, сильно повзрослевшему ребёнку.
Папа торопливо и неловко выбирается со своего места, но его резко останавливает мама. Она что-то быстро говорит ему, отчего папа хмурится, и повелительным жестом заставляет его оставаться на месте. Как это знакомо… Мама уже села на своего командирского конька и теперь скачет ко мне, скатав папин белый флаг в усмирительную плеть.
– Элиза, что с лицом? Тебе следовало позвонить, как я и просила, чтобы не стоять столбом, и я бы могла подготовить тебя к сюрпризу, – заявляет мама своим фирменным тоном, будто нежно поглаживает рукоятью кнута.
– Мама, зачем он здесь? – я надеваю крепкую кольчугу и опускаю забрало.
– Это твой отец! – раздраженно напоминает она. – Ты ведь не будешь закатывать истерику?!
Звучит очень несправедливо. До сих пор все мои истерики в присутствии мамы оставались протестующими молчаливыми криками, запертыми глубоко внутри. Спрятаны они и сейчас. И всё же я не могу не спросить.
– А Яков Иванович в курсе?
– Нет, конечно! – мама возмущённо фыркает. – Я сама ещё ничего толком не решила. Но твой отец устал уже подглядывать за тобой, словно шпион. Вам давно пора поговорить, Элиза.
Я всё же закатила истерику, но выдать её способны только глаза. Я молча киваю и на неверных ногах следую к столику, за которым в такой же молчаливой истерике бьётся мой папа.
Он быстро встаёт мне навстречу, опрокинув на стол наполненный вином фужер и даже не замечая этого.
– Здравствуй, Элиза, – голос его звучит сипло, а на висках блестят капельки пота.
– Я Элла, – это должно прозвучать с вызовом, но получается лишь тихий жалкий писк.
– Лиз... доченька, ты стала такой красивой и взрослой... – папин голос срывается, а в уголках глаз блестят слёзы.
Он очень несмело протягивает ко мне руку, срывая одним осторожным движением мои замки и засовы.
– Папочка, – шепчу почти беззвучно и, всхлипнув, делаю шаг в его объятия.
Я совсем забыла, как здесь хорошо и тепло... Узнаю... Вспоминаю… И долго, тихо и безутешно плачу.
71
– Ох, ебическая сила! – всплеснула руками Инесса, распахнув передо мной дверь. – Что ещё случилось?!
Получасовая прогулка на свежем воздухе помогла мне успокоиться и взять эмоции под контроль, но веки остались припухшими. И от Инессы сие безобразие, конечно, не укрылось.
– Я встретила папу, – улыбаюсь, а на глаза снова наворачиваются слёзы.