Безславинск

— Овва, ось що вспомнил! Пробуджуюся сьогодни у себе на пасеки, бошка трискотить! В рот, будто кошаки насрали! Самогонка вчора була з курячого помета штоли… — кроме прочих профессий Кузьма самостоятельно освоил пчеловодство и стал пасечником-самоучкой. — Хотел похмелиться, йду до будки сабачачей, ну я в ний обычно опохмел тримаю, глянь, а пес разом з будкою втик, убёг, понимаешь. Жуть и только! Натанич, дай похмелиться!

Сын древнего народа тяжело выдохнул, немного подумал, после закурил свою любимую козью ножку и недружелюбно посмотрел на своего несознательного пациента, который не мог угомониться.

— А? Натанич! Опохмели по-соседски.

— Послушайте, Кузьма, шоб ви здохли со своим опохмелом! — Натаныч неожиданно перешел на «Ви» и одесскую манеру разговора, — Ви мне нравитесь! Но, шоб вас козёл понюхал, разве ж это был жуткий рассказ? Простите, но это жэш просто история за кобеля дэбила! Зачем ему было сбегать-таки с будкой? И кудой здесь можно вообще сдрапать? Тем более, ваша жена прокурорша мало того, шо погрязла во взятничестве, она ещё-таки тоннами гонит горилку и торгует ею ночами напролёт, а ви трезвый ферментируете! И вообще, верните мне мою кепи! Шо ви её натянули на свою пустую голову?

— Зараз обижусь и пийду до хаты!

— Идите, обижайтесь и кидайтесь хоть головой в навоз! А мне больше не интэрэсно ходить с вами по Отрежке!

В этот самый момент калитка распахнулась, и во двор зашёл МарТин, державший на вытянутых руках важный подарок — видеокамеру. Он выглядел потешно: грязный, растрёпанный, как забавный чёртик из табакерки. По-русски МарТин говорил плохо и несвязанно, но некоторые слова ему удавались легко и даже непринуждённо.

— Хорошьо презент! — отчеканил он, делая акцент на «шьо» и «пре». — I love You, Дэд-Натан!

Именно так звал МарТин своего родного дедушку по матери. Не задерживаясь, МарТин прошел мимо мужиков прямо в хату.

Внутри пахло кислыми щами, к вкусу и запаху которых МарТин, как, впрочем, и его дед, никак не мог привыкнуть. Его вообще напрягала русско-украинская стряпня бабушки, словно та готовила исключительно назло — всё было с каким-то странным привкусом кисломолочных продуктов. Но это не мешало МарТину любить свою бабушку той настоящей неподдельной внучатой любовью, которую мы впитываем в себя с молоком матери, которая прививает нам самые главные принципы жизни — любить легче, чем ненавидеть! В Отрежке звали бабушку просто — баба Зоя, но МарТин со своим видением русских словосочетаний называл её ласково: Бэб-Зая.

Что-то в ней, в бабушке, было примечательное, неброское, такое, в чем хотелось разобраться поглубже. Несуетливая аккуратность, присущая в общем-то многим женщинам? Пожалуй, да. Она сидела у окна, свежая, собранная, с безукоризненно отглаженным белым воротничком на кримпленовой синей кофте. Опрятно уложены седые волосы, плотная цветастая юбка, из-под которой выступала только одна нога, вторую бабушка потеряла давно, упав с лесов во время покраски безславинского клуба имени Павлика Морозова. Бабушка пела немного грустную русскую песню и гладила дешевым старым утюгом любимую футболку МарТина с изображениями мультгероев Симпсонов. Рядом с ней, у подоконника, аккуратно стояли костыли, чьей-то бережной рукой перемотанные цветной изолентой в области предплечья. «Конечно, — подумаете Вы, — именно эта её основательность и ясный спокойный взгляд создают общее впечатление: перед тобой человек набожный, привычный к труду, порядку и постоянному общению с людьми».

— Господи! Где ж ты так измазюкалси-то?! — не столько строго, а скорее с сожалением вскрикнула бабушка Зоя.

— How is the kitten? — поинтересовался МарТин, указывая на коробку из-под обуви, стоявшую на полу рядом с костылями. В ней на мягком лоскутковом подстиле лежал малюсенький слепой котёнок четырёх дней от роду. Рядом сидела его мать — пятнадцатилетняя кошка Маруся. У неё был рак молочных желёз, и потому на Марусю надели попону, чтобы малыш не мог тыкаться в её больные соски. Бэб-Зая трогательно кормила котёнка каждые три часа из бутылочки с соской. Давала она и МарТину покормить малыша, приговаривая: «Ишь ты, какой малой, а уже соображает, — и, переводя глаза на Марусю, продолжала, — Шож ты нам на старости лет притащила этого мальца? Шож ты натворила-то, проказница?».

— Киттен твой в порядке, — успокоила Бэб-Зая, не останавливая глажку футболки.

— Бэб-Зая, please, — заглядывая в словарь и переходя к главной теме, взмолился внучок, — трэбо ходьить швадба — wedding! Бэб-Зая, там Энни! Вместе to celebrate a wedding! Кино дельать, — хвалясь видеокамерой, продолжал он свой чудной лепет, — Reporting! Бэб-Зая, ходьить Please!

— Я всё поняла. Знаю я про эту свадьбу полоумную. Нечего тебе там делать. Нет. Не пойдешь! Да и война кругом! Стреляют ведь, окаянные, без разбора! Пойми ты!

— Бэб-Зая! Please!

И вдруг МарТин неожиданно упал на колени перед бабушкой и посмотрел на неё такими глазами, что она, забыв про утюг, рванулась к нему, наклонилась, обвила его шею своими тёплыми заботливыми руками.