Нил рассмеялся, презрительно хмыкнув. — Конечно, могут. Единственные люди, которые говорят, что за деньги счастья не купишь, это те, у кого их нет. За деньги можно купить все.
Я подняла подбородок. — Я не продаюсь.
— Дорогая, всё и все продается. А теперь возвращайся в комнату, пока мама не увидела тебя здесь. И сотри эту помаду.
Я сложила руки на груди. — Нет.
— Мы поженимся сегодня, — раздраженно сказал он, указывая пальцем на землю между нами. — И это окончательно.
— А если я откажусь выйти за тебя замуж?
— Ты не посмеешь. Потому что ты понимаешь, хрусталик, — сказал он с усмешкой на губах, — Что я владею или контролирую все, что у тебя есть. Нашу квартиру. Твою работу. Твои кредитные карточки. Твою машину. Твой телефон.
— Ты мог бы также добавить моих друзей, мою одежду и мой характер, — сказала я ему. — Ты забрал все, чем я была, и заменил тем, кем ты хотел, чтобы я была. Ты сделал так, что от тебя невозможно уйти.
— И ты пошла на это, потому что знала, что это в твоих интересах. — он выглядел самодовольным. — Признай это. Я — лучшее, что с тобой случалось. Ты —
Слова
А если я что-то и умею делать, так это устраивать шоу.
Я приняла безмятежное выражение лица, как будто сдалась. — Хорошо, Нил. Ты можешь делать все по-своему.
Нил кивнул. — Вот так лучше. Увидимся у алтаря.
Я смотрела ему вслед, и мне было почти жаль его.
Он даже не представлял, что его ждёт.
Двадцать минут спустя я все еще скользила к алтарю с ангельской улыбкой, а по обе стороны от меня стояли родные и друзья Вандерхуфа. Нейл выглядел немного обеспокоенным тем, что я не стерла красную помаду, но теперь он вряд ли мог бы устроить скандал по этому поводу. Первая половина церемонии прошла как в тумане: голос священника звучал приглушенно и далеко, пульс в голове бился быстро и громко.
Затем последовали клятвы.
Мы с Нилом стояли лицом друг к другу. Он выглядел потным и раздраженным. Я же чувствовала себя на удивление холодно и спокойно.
— Корнелиус, — сказал священник, — Берешь ли ты Веронику в жены, чтобы жить вместе в браке? Обещаешь ли ты любить ее, утешать ее, почитать и оберегать ее в горе и радости, в богатстве и бедности, в болезни и здравии, и, оставив всех других, быть верным только ей, пока вы оба будете жить?
— Обещаю, — сказал Нил.
— А ты Вероника, берешь ли Корнелиуса в мужья, чтобы жить вместе в браке? Обещаешь ли ты любить его, утешать его, почитать и хранить его в горе и радости, в богатстве и бедности, в болезни и здравии, оставив всех других, быть верной только ему, пока вы оба будете живы?
Я сделала вид, что задумалась, а потом покачала головой. — Нет.
Выражение лица священника было растерянным, как будто я говорила на иностранном языке. — Что, простите?
— Я не выйду за него.
—
— Ни за что. Ты не мой начальник.
Его глаза ожесточились. — Немедленно прекрати эту нелепость. Ты ведешь себя как маленькая глупая девочка.
— Целый год я
Министр выглядел совершенно обескураженным. Гости начали волноваться, и я услышала напряженный ропот, прокатившийся по всему залу. Возможно, кто-то из них даже хмыкнул.
— Прощай, Нил. — я начала идти к выходу, а он схватил меня за плечо и развернул лицом к себе.
— Ты не можешь меня бросить, — сказал он, вытянув шею вперед, как гусь. — Я
Толпа ахнула.
— Шоу-герл! — сжавшись, я собрала платье в руки, обнажив кроссовки. — Я, блядь, "Радио Сити Рокетт", ты,
И я нанесла ему удар с разворотом мяча, который попал ему прямо под подбородок Вандерхуфа.
— Ай! — Нил схватился за челюсть. — Вероника, какого черта ты делаешь?
— Я поднимаю шум! — радостно крикнула я. Затем я бросила букет на пол, швырнула ему в грудь обручальное кольцо, задрала низ платья и бросилась бежать.
Я была без денег, я была в затруднительном положении и, наверное, бездомной.
Но я была свободна.
ДВА
Остин
ДНЁМ РАНЕЕ
ГОВОРЯТ, что кровь гуще воды, и я всегда считал это правдой.
До сегодняшнего утра.
—
— Это очень важные раскопки! — запротестовала Мейбл, ее глаза за очками стали широкими и серьезными.