Безумен род людской

— Вот, — сказал он, протягивая её мне, — это «Собрание».

Я поднёс книгу ко второму окну, где было больше света. Книга называлась «Собрание по поводу преемника английской короны», там стояла дата: 1594 год. 

— Она новая, — сказал я.

— Недавняя, — педантично поправил он.

— Опубликовано Р. Доулманом, — прочитал я вслух.

— О котором никто не слышал, — произнёс мой брат, продолжая писать, — но он несомненно католик.

— Так это крамольно?

— Считается, — он сделал паузу, чтобы опустить перо в чернильницу, осушил кончик о её край и снова начал писать, — считается, что мы, жители Англии, имеем право выбирать монарха и должны выбрать принцессу Изабеллу Испанскую, которая, естественно, будет настаивать, чтобы Англия снова стала католической.

— Мы должны выбрать монарха? — удивился я.

— Писатель намеренно провоцирует, и королева разгневана. Она не назвала преемника, и всякий разговор о преемственности приводит её в жуткую ярость. Эта книга запрещена. Верни её.

Я покорно отдал книгу. 

— И ты попадешь в тюрьму, если они найдут книгу?

— Говоря «они», полагаю, ты имеешь в виду персивантов. Да. Это тебя устроит, верно?

— Нет.

— Я тронут, брат, — сказал он язвительно, — тронут.

— Зачем кому-то лгать и говорить, что в «Театре» есть эта книга? — спросил я.

Он повернулся и посмотрел на меня с раздражением, как будто вопрос прозвучал глупо. 

— У нас есть враги, — сказал он, возвращаясь к странице, которую писал. — Пуритане против нас, городской совет хотел бы закрыть театр, а землевладелец нас ненавидит.

— Он нас ненавидит?

— Джайлс Аллен увидел свет. Он стал пуританином. И теперь сожалеет, что сдал землю в аренду театру и хочет нас выгнать. Но не может, потому что закон на этот раз на нашей стороне. Но либо он, либо какой-то другой враг на нас донёс.

— Но это же неправда!

— Конечно, обвинение несправедливое. Правда не имеет значения в вопросах веры, имеет значение только вера. Нам пытаются навредить.

Я думал, что он продолжит, но он вернулся к бумагам. Мимо окна пролетел красный коршун и обосновался на гребне соседней черепичной крыши. Я наблюдал за птицей, но она не двигалась. Брат царапал пером по бумаге. 

— Что ты пишешь? — спросил я.

— Письмо.

— Так новая пьеса завершена? — спросил я.

— Ты это уже слышал от лорда Хансдона. 

Скрип-скрип.

— «Сон в летнюю ночь»?

— Твоя память работает. Хорошо.

— В которой я сыграю мужчину? — спросил я с подозрением.

Вместо ответа он снова вздохнул, затем просмотрел стопку бумаги, нашел нужный лист и безмолвно передал его мне. Затем начал писать снова.

На странице был список ролей и актёров. Наверху было написано имя Питера Пигвы, а следом за ним имя моего брата. В остальном всё выглядело так:

Тезей — Джордж Брайан

Ипполита — Том Белте

Лизандр — Ричард Бёрбедж

Деметрий — Генри Конделл

Елена — Кристофер Бистон

Гермия — Кит Сондерс

Оберон — Джон Хемингс

Титания — Саймон Уиллоби

Пакки — Алан Раст

Эгей — Томас Поуп

Филострат — Роберт Паллант

Ник Основа — Уилл Кемп

Рыло — Ричард Коули

Миляга — Джон Дюк

Робин Заморыш — Джон Синкло

Фрэнсис Дудка — Ричард Шекспир

Душистый горошек

Мотылек

Паутинка

Горчичное зерно

У последних четырёх ролей не было назначенных актёров, и они меня заинтриговали. Душистый горошек... Паутинка... Я предположил, что это феи, однако меня волновало лишь то, что я сыграю мужчину. 

— Фрэнсис Дудка — это мужчина? — спросил я для большей уверенности.

— Воистину мужчина, — мой брат написал ещё несколько слов, — так что тебе придётся обрезать волосы. Но не делай этого до представления. До тех пор ты играешь свои обычные роли.

— Обрезать волосы?

— Ты хочешь сыграть мужчину? Значит, должен выглядеть мужчиной. — Кончик пера застыл над бумагой. — Починщики раздувальных мехов не носят длинных волос.

— Фрэнсис Дудка — починщик раздувальных мехов? — спросил я, не скрывая разочарования.

— А кем, по-твоему, он должен быть? Странствующим рыцарем? Тираном?

— Нет, — сказал я, — нет. Я просто хочу играть мужчину.

— И сыграешь, — ответил он, — сыграешь.

— Можно мне посмотреть роль? — нетерпеливо попросил я.

— Исайя переписывает пьесу, так что нет.

— О чём пьеса?

Он нацарапал ещё несколько слов.

— О любви.

— Потому, что она для свадьбы?

— Потому, что для свадьбы.

— И я буду на свадьбе чинить раздувальные мехи?

— Я бы не советовал. Я просто обозначил твоё ремесло, чтобы ты понимал своё место в обществе, как следует всем.

— Тогда что Фрэнсис Дудка делает в этой пьесе?

Брат остановился, чтобы взять новый лист бумаги.

— Ты влюбляешься.

На мгновенье он стал мне симпатичен. Влюбляюсь! На сцене любовники ходят с напыщенным видом, выхватывают шпаги, произносят страстные речи, завоёвывают симпатии зрителей, и те возвращаются к обычной жизни с покорностью судьбе. Любовник! 

— Кого я люблю? — спросил я.

Он задержался на мгновение, чтобы опустить перо в чернильницу, осторожно осушил кончик и начать писать на новой странице. 

— Чего от тебя хотел преподобный Венейблс? — спросил он.

— Венейблс? — вопрос застал меня врасплох.

— Несколько недель назад, — сказал он, — после того, как мы сыграли его поганую пьесу, преподобный Венейблс говорил с тобой. Чего он хотел?