Безумен род людской

— Она тебе ещё нравится? — поинтересовался Хемингс, не обращая внимания на раздражение моего брата.

— Нравилась бы больше, если бы смог закончить, — рассердился брат, — но лорд Хансдон желает свадебное представление, так что к чёрту Верону.

Дальше мы шли молча. Справа, за вонючей канавой и кирпичной стеной — «Занавес», наш конкурент. Синий флаг, развевающийся над высокой крышей, объявлял, что сегодня вечером там будет представление. 

— Ещё одно представление со зверями, — презрительно произнёс брат. 

В «Занавесе» уже много месяцев не ставили пьес, а сегодня не будет спектакля и в нашем «Театре». Нам нечего представлять, пока другие актёры не выучат роли Августина и Кристофера. Можно было сыграть то, что показывали вчера королеве, но за последние месяцы эту пьесу мы ставили слишком часто. А если часто показывать одну пьесу, публика способна забросать сцену пустыми бутылками из-под эля.

Мы подошли к деревянному мосту, который пересекает сточную канаву и ведёт к грубому провалу в длинной каменной стене. За этой дырой — наш «Театр», огромная деревянная башня, высокая как шпиль церкви. Построить театр было идеей Джеймса Бёрбеджа, как и сделать мост, и проломить стену, чтобы зрителям не приходилось добираться к нам по грязи через Бишопсгейт, а вместо этого выйти из города через Криплгейт и пройти через Финсбери-филдс. Этой дорогой ходило так много народа, что теперь через открытое пространство в грязи протоптали широкую дорожку.

— А этот плащ принадлежит труппе? — поинтересовался брат по пути через мост.

— Да.

— Не забудь вернуть его в гардеробную, — ехидно сказал он, останавливаясь у провала в стене. Брат пропустил вперёд Джона Хемингса, а потом, впервые с тех пор, как мы встретились у края канавы, взглянул мне в глаза. Ему пришлось смотреть вверх — я на целую голову выше.

— Ты собираешься оставаться в труппе?

— Я не могу себе это позволить, — ответил я. — Я задолжал за жильё. А работы ты мне не даёшь.

— Тогда прекрати торчать вечерами в «Соколе», — таков был его ответ.

Он пошёл вперёд, и я думал, больше он ничего по пути не скажет, но через пару шагов брат обернулся ко мне.

— Ты получишь больше работы, — рявкнул он. — Августин заболел, и его мальчишка хворает, придётся их заменить.

— Ты не отдашь мне ролей Августина, — возразил я. — И я слишком стар, чтобы играть девушек.

— Ты будешь играть то, что предложат. Ты нам нужен, по крайней мере, на эту зиму.

— Я тебе нужен! — бросил я ему прямо в лицо. — Тогда плати мне больше.

Он проигнорировал моё заявление.

— Мы начинаем сегодня с репетиции «Эстер», — холодно сказал он. — Будем работать только над сценами Августина и Кристофера. Завтра мы представляем «Эстер», и ещё будем играть «Субботнюю комедию». Надеюсь, ты придёшь.

Я пожал плечами. В «Эстер и Ксерксе» я играл Астинь, а в комедии — Эмилию. Я знал все слова.

— Ты платишь Уильяму Слаю вдвое больше, чем мне, — сказал я, — а мои роли такой же длины.

— Возможно, всё дело в том, что он вдвое лучше тебя? И кроме того, ты мой брат, — сказал он, как будто это всё объясняло. — Просто останься на зиму. А что потом? Да делай, что хочешь. Оставь мою труппу и сдохни от голода, если желаешь. — И брат пошёл дальше, к театру.

А я плюнул ему вслед. Братская любовь.

Джордж Брайан прошёл к краю сцены и поклонился так низко, что чуть не потерял равновесие.

— Благородный принц, — произнёс он, когда снова твёрдо встал на ноги. — Как велит мне долг, я буду вам служить, пока смерть не нанесёт мне поражения.

Наш суфлёр Исайя Хамбл покашлял, чтобы привлечь внимание.

— Прошу прощения! Тут «пока смерть не поразит». Тут нет никакого «нанесёт». Извините!

— С «нанесёт» звучит лучше, — спокойно возразил брат.

— Это паршивое дерьмо, хоть с «нанесёт», хоть без, — сказал Алан Раст, — но если Джордж желает сказать «нанесёт», господин Хамбл, значит, пусть «нанесёт».

— Прошу прощения, — сказал Исайя со своей скамейки в глубине сцены.

— Вы были правы, делая замечание, — утешил его мой брат. — Это ваша работа.

— Я сожалею.

Джордж взмахнул шляпой и опять поклонился.

— Что-то и как-то там, — сказал он, — я буду служить вам, пока смерть не нанесёт мне поражения.

Джордж Брайан, нервный и беспокойный человек, которому каким-то образом удавалось оставаться решительным и уверенным в себе, когда зал полон, заменял больного Августина Филлипса. Репетиции связали его с Саймоном Уиллоби, который заменил в этом спектакле Кристофера Бистона.

Джон Хемингс вяло взмахнул рукой в ответ на поклон Джорджа.

— И это продлится для нашей услады в нашем саду или в месте ином.

Уилл Кемп одним мощным прыжком оказался на сцене. 

— Того, кто будет пить вино, — проревел он, — и не имеет ни одной лозы, нужно отправить во Францию. И если он этого не сделает, ему нужен мозгоправ! 

При слове мозгоправ он присел, с тревогой осмотрелся и схватился за бракетт [3], из-за чего на Саймона Уиллоби напал приступ смеха.

— Мы идём в сад? — прервал его вопросом Джордж Кемп.

— Да, в сад, — ответил Исайя, — или в иное место. Так говорится в тексте, «сад или иное место». — Он махнул рукописью. — Прости, Уилл.