Безумец и его сыновья

Все братья сделались умными, разгорелся между ними яростный спор. Каждый твердил о своем: Музыкант, позабыв о презрительности, звал всех за собой в Америку. Он клялся и божился – никогда не будет на этой земле ангела, и нечего делать здесь. Та к ему дураков братьев вдруг сделалось жалко, что он сам себя превзошел в описании чуда. Никогда еще он не был так красноречив, расписав им благодатнейшую страну. И сидя на холме посреди безбрежной равнины, рассказывал о мягкой вермонтской осени, о кораблях Миссисипи, о нью-орлеанских трубачах, о невиданных поездах и машинах. О сбивающей с ног пьянящей свободе пел Музыкант свою песню.

– Бежать! – твердил. – Бежать, лететь, ползти на карачках, рыть под землею, словно кротам, подземный ход – лишь бы отсюда вырваться!

Вторили его песне жалобные стоны переблевавшихся. Под аккомпанемент несшихся отовсюду вздохов и причитаний перебивал брата ершистый Отказник:

– Подождите! И здесь придет еще время! Рухнет все то, что построено на костях! И папаша наш отойдет в прошлое – туда ему и дорога, как туда дорога и всякой нечисти. Не век торжествовать слепоте и невежеству! Не век народ будет топить себя в бескультурье. И вместе с отцом такие, как и братец наш, загремят. Тени-то исчезают в полдень!

Не выдержал Строитель:

– Да замолчите вы! Не с ума ли сами сходите? Один ошалел от карьеры, другой несет ахинею про кости! Третий молотит чушь – помешался на джазе! Не говорю уже о самом последнем, хоть он и молчит – а тоже готов свихнуться, пойти по пути моей бедной матери, то выискивать, чего нет и не было!.. Что делать с батькой?! Нельзя выносить такое дальше, нельзя смотреть на безумство!

От львиного рыка все разом заткнулись. И почтительно слушали брата, поглядывая на его кулаки.

– Словно камень он на наших ногах! – вот что за всех сказал Строитель. – Словно болото, затягивает он в тину, прилипает к нам, словно дурная болезнь, от которой никак не избавиться… Или мы уже не выросли, нет у нас глаз? Много на нем темного – а мы все, как малые дети, не пора ли очнуться?! Уйдем навсегда! Забудем о нем, как и не было этого прошлого! Пора кончать с ним. И сами мы хороши – не слабость ли наша – тянуться к его котлам и кружкам, валяться рядом с ним, подобно поросятам, терпеть его выходки. Хватит! Я ухожу навсегда, хоть здесь и могила матери. Клянусь – ноги моей больше не будет на этом проклятом месте!

Братья молчали.

– И вы убирайтесь, пока не поздно! – вот что сказал им Строитель. – Все равно уже разные наши дорожки. Терпеть друг друга не можем, готовы друг друга живьем загрызть. Не лучше ли навсегда разойтись и нам?

Молчали братья.

– А ты! – сказал, прежде чем уйти, Строитель Книжнику. – Ты, самый слабый и глупый мой брат! Куда денешься ты? Отправишься за своей химерой? Опомнись!.. Тысячи умников до тебя все глаза уже проглядели, да без толку! Ты самый безобидный, и мне тебя больше всех жаль. На что уйдет твоя жизнь? На ожидание дурацкого чуда!.. Глупый, глупый!..

Та к он сказал с нежностью и печалью и поцеловал брата:

– Прощай!

И первым спустился с холма.

Остальные побрели следом, спотыкаясь о павших, переступая через бесчувственные тела, не внимая мольбам и стонам, – и каждый из сыновей думал о своем.

Пьяница сидел у подножия, вглядываясь в пустую в тот ранний час дорогу и поджидая новую жертву. Проходя мимо и прощаясь, они трепали его рыжую голову.

Через год всем пришлось возвратиться: Музыкант узнал о смерти матери. И остальные узнали скорбную весть – и не могли не приехать!

Прибыв из дальней дали, братья, включая Книжника и Степана, склонились над Натальиным гробом. И даже Строитель был с ними – ведь Наталья стала ему второй матерью! Не мог он не попрощаться с нею.

И не смогли братья узнать свое селение! На месте землянок стояли избы. И на кладбище затерялись среди новых крестов едва заметные в траве холмики. Сгнил заброшенный Беспалов обелиск, звезда его упала в траву и потерялась в ней – никто уже и не знал о Председателе. Лишь возле обелиска был холмик: подхоронили к обелиску забытую и скончавшуюся Агриппу. Оставались на холме из близких доживать свой век Лисенок и Мария – сгорбившись, брели они вместе с братьями за гробом. Недолго и им оставалось топтать эту землю.

Похоронили Наталью тихо и достойно, уже приготовлены были Марией кутья и блины. Родные покойнице люди опустили ее гроб и засыпали его, и постояли молча над могилой.