Безумец и его сыновья

Совсем немного оставалось до ямы – Безумец хватался за землю и ногтями бороздил по ней глубокие следы, но они толкали и толкали его к могиле, не слыша хрипа, не слыша его сдавленной матерщины. И куда только подевалась прежняя отцовская сила?! Видно, не осталось в нем прежней силы! Не мог он вырваться и разметать их, подобно тому, как медведь раскидывает гончих своими могучими лапами. Сыновья стали запихивать его в узкую глубокую яму – он цеплялся за куст, что рос на ее краю, и хватал глину, из-под его ногтей выступила кровь и брызгала на траву, а сошедшие с ума сыновья отрывали его пальцы от последней надежды! И ни одного стона, ни одного крика не вырвалось у них, все сотворялось в молчании. Лишь их отец хрипел, и пена выступала на его губах. Уже повис он над ямой, уже оставалось чуть-чуть.

Первым очнулся Книжник.

И закричал, осознав, что свершается отцеубийство. Настолько был пронзительным, настолько диким был его крик, что все очнулись! И разжали пальцы и отпустили жертву. И впервые взглянули друг на друга и ужаснулись своей звериности. Сгрудились они над могилой, над хрипящим отцом. В глазах каждого еще горела ненависть.

– Что мы делаем! – кричал Книжник, хватаясь за голову.

– Прокляты мы, прокляты! – вот что кричал в отчаянии.

И только тогда поняли братья, что чуть было не сотворили. Дьявол, только что торжествовавший, в ту минуту отступил от них – и они затряслись в испуге от чуть было не содеянного!

Их истерзанный отец поднялся, поводя налитыми кровью глазами: гимнастерка его треснула по всем швам, его ветхие солдатские галифе были измазаны травой и глиной, босые руки и ноги кровоточили.

И перепугались они, вмиг обессилев, того, что сейчас он передушит, переломает их, точно щенят, ибо они теперь не смели и пошевелиться. Но ни слова не сказав, шатаясь, направился он к избе и вошел в избу.

Братья стояли, не смея взглянуть друг на друга.

А Пьяница спал и спал, сморенный непонятным сном, и ничто не смогло его разбудить: он улыбался во сне.

Только когда Безумец вновь показался на крыльце, очнулись его несчастные сыновья. Был он уже в невесть как сохранившихся тяжелых сапогах, была на нем та самая фуражка со сломанным козырьком, а за спиною сидор. Ветхим, белым от времени стал его вещевой мешок! А сапоги, разбуженные от многолетнего сна, жаловались скрипучими голосами. Увидели братья в его руках гармонику, всю уже стертую и тусклую на вид. Фляга по-походному была приторочена к ремню. Тяжело прошагал отец мимо сыновей и спустился с холма к дороге, и белел за спиной сидор.

Как завороженные смотрели они ему вслед, не в силах и шага сделать, слова застряли у них в горле.

А собаки поползли за хозяином, волоча животы по траве. Слепые, древние, не в силах последовать за ним, не в силах даже выть, они жалобно скулили. Не имея сил подняться, сползли собаки с холма – кожа на их животах сделалась от старости настолько тонкой, что порвалась, и следы крови потянулись за ними. У самой дорожной обочины издохли последние Безумцевы псы.

А батьки уже не было – дорога оказалась пустой. Быстро же он убрался!

Взвыл проснувшийся Пьяница, в ужасе заметался и побежал было к дороге, и вернулся. Что могли сказать ему братья, чем утешить?

Дом опустел. Потухли все костры, трещавшие раньше ярко и заманчиво. Между яблонями осталась зола пепелищ. Братья, отвернувшись друг от друга, долго еще сидели: кто на крыльце, кто в саду, кто на краю холма – и не вымолвили ни слова. Метался между ними и скулил, словно собака, осиротевший слуга, и хватался за голову, и, обессилев метаться, опускался на ступени, раскачиваясь из стороны в сторону и подвывая: все валилось у него из рук, его трясло. Так, до конца не мог поверить Пьяница, что все кончено.

Его же братьям нечего было теперь здесь делать.

Тяжело было у них на душе. Они удивлялись и ужасались той внезапной злобе, которая охватила тогда их всех, и по-прежнему отворачивались друг от друга. Никто из них не хотел ни с кем разговаривать. Та к три дня просидели они, всматриваясь вдаль, слыша тоскливое поскуливание Пьяницы. Он же был безутешен, рыдал, тер слезившиеся глаза и то сбегал к дороге, то возвращался – да все без толку!

Что же, дело было сделано. Оставив рыжего братца, разошлись Безумцевы сыновья.

Эпилог

С тех пор жили братья в столице.

Пьяница, прождав еще несколько лет, не мог больше прозябать в одиночестве – сбежал к братцам в город. Да только всем им было не до него! Никуда не мог приткнуться, ни к чему не мог приспособиться Пьяница и скатился мгновенно на дно: обитал он в подвалах, спал на люках, жил в канализации – спился, согнулся – не было ему больше жизни!

Травился от отходами с помоек, делил свой ночлег с крысами, и потускнели его глаза, и ничего в нем не осталось от прежнего; было уже не узнать Пьяницу, даже рыжая его шевелюра от грязи и подвальной копоти сделалась серой и поредела, лицо изрезалось морщинами, руки у спившегося дрожали, как у старика, пахло от него гнилью – так пропал, пропал любимый Безумцев сынок!