Безумие

– Кстати, я тоже в форме, если ты не замечаешь.

– Замечаю. Ты зайдёшь сегодня?

– И не раз.

– Ты хоть когда-нибудь можешь быть серьёзным?

– Не пытайся оцифровать мою страсть. Я сад, где можно вековать.

– Стихи?

– Нет, твоя проза жизни.

– О чём они?

– Люби меня, это окупится, а прибыль получим детьми.

Теперь не только стихов, не было даже прозы, теперь Артур всё больше молчал. Только обещал, что всё будет хорошо. «Плохо, когда мужчина превращается в обстоятельство, ещё хуже, когда в обещание».

Он вернулся, поцеловал жену, помыл руки, молча сел есть. Улыбнулся, рассказал анекдот, и Шиле стало совсем грустно, анекдот был про любовницу, которую брали куда угодно, но не замуж.

«Мы не плачем, мы терпим, когда нам больно. Поставив очередную запятую, прерываем свою прозу жизни роскошную и, сделав пробел, тянем дальше ту же мелодию до припева. Потом мы, набравшись мужества, а женщины женственности, начинаем с красной строки нечто новое, с большой буквы, по крайней мере так кажется, в то время как чьё-то новое имя уже привыкает к нашему слуху. Все строят одну и ту же дорогу, к счастью. Хочется её проложить как можно прямее, но получается, как получается, там объезд сделаешь, здесь на мост время потратишь, необходимо нырнуть в тоннель, предварительно включив фары. Хуже всего, когда втянешь в свой проект ещё и любимого человека. Так как стройка затягивается, потому что финансы, потому что здоровье, и вот она уже рискует не закончиться никогда. В итоге наслаждаешься теми редкими перекурами во время работы. Начинаешь пенять на государство, которое могло бы пропустить к этому самому счастью железную дорогу, могло бы пропустить пару бокалов шампанского, чтобы стать добрее к своему народу, щедрее к своей рабочей силе. Как не пенять, когда перед тобой вдруг закрывается шлагбаум, как перед Артуром, и теперь он вынужден пропускать длиннющий состав цистерн, полных послушания и терпения. Но я-то здесь причём. Да, я жена. Ну, и что, почему? Я должна идти по лабиринтам его мозга, чтобы прийти к своему счастью, с чего он взял».

Я поужинал и молча сидел перед Шилой за кухонным столом. Это и был мой десерт. А я? Сейчас я был той самой чашкой кофе, в которой не хватало сахара. Я чувствовал, что кофе Шила больше не хотела. «Но почему?» – бежал я снова и снова из дома на работу уже без дежурного: «Ты куда?»

«Куда я? Я к тебе. Попробую подойти с другой стороны, если она существует».

* * *

Я строил свой колодец, выкладывая кольцо за кольцом дыма, стоя рядом с машиной. Пятница, как ни старалась, всегда приходила к финишу шестой, иногда и вовсе седьмой, за шестое место ничего не давали, но зато поили до отказа красным. В пятницу хорошо выпить с друзьями, а иногда даже и без друзей, чтобы появились новые. «Поздновато», – посмотрел я на часы. И сам же себе ответил: «Никогда не поздно напиться в пятницу», – долго не знал, куда деть бычок, потом, оглядевшись по сторонам, что никто за мной не следит, бросил бычок к бордюру. Сел в машину, завёл её и двинулся в ночь. Гемоглобин в клетке, как дикая голодная обезьяна, просила адреналина. Я дал ей, нажав на газ. Та поскакала по лианам моих жил, цепляясь своими длинными лапами за мои артерии, словно звонарь, дергающий за нити церковной звонницы. «Какая же ты обезьяна!» – услышал я вдруг голос матери двадцатилетней давности.

– Человекообразная, – ответил я ей вслух, как и всякий раз отвечал когда-то на это. Мама улыбалась и прощала.

Дороги были пуще прежнего, все растворились по дачам. Летом от дорог пахло дачами, от женщин любовью, как от прекрасных изголодавшихся самок. Для мужчины важно иметь нюх и нос, чтобы остановить течь. Шила. От неё тоже несло любовью, за километр, а я уже не слышал. Я слушал Дорз. Я захлопнул за собой эти двери, оставив ключ любимой жене.

20.20. Артур всё ещё не появился. Шила не стала ему звонить. «Сначала расталкиваешь локтями тех, кто мешает, затем кусаешь локти, что не с тем связалась, и только для того, чтобы всё было с чувством, а не закончилось дружбой и чувством локтя. Выйти замуж всё равно что выйти из себя, из своей скорлупы и поселиться в другой, с видом на Фаберже. Но ведь хочется жить в комнате смеха, а не у стены плача».

За окном авто пронеслось несколько улиц, несколько перекрёстков, голове по-прежнему махали шашками кровожадные мысли, всему виной музыка: по радио гремел «Танец с саблями», именно она снабдила нейроны оружием. Музыка меняет кристаллическую решётку души, заставляя переходить из одного состояния в другое, из воды в лёд, изо льда в пар, из пара в облако и лететь. Если только что хотелось рвать и метать, то стоило мне переключить канал, как вояки побросали оружие и разбрелись по домам, делать детей: играла песня The Lost Children от Майкла Джексона.