Безумие

— Мой сын, послушайте, я взяла его, сына… забрала на машине… этот «Трабант» наш… был наш… он одного человека, вместе работали, — напряженно стала рассказывать она. — Я его встретила, вы же помните, сына выписали.

— Гм, — с замедленным недовольством промычал я. Я его не выписывал. Явно его выписала и не посчитала нужным поставить меня в известность заведующая отделением, доктор Карастоянова. — Гм… Значит, вы поехали на машине домой. Понял. И что произошло?

— Ну, мы доехали до Искыра, до реки, и он мне: «Мам, мне плохо! Остановись. Я выйду!» А я ему: «Нет, сейчас доедем до дому, и все пройдет». Он снова: «Плохо мне. Я не могу дышать». Я подумала, может, это от лекарств. Ему же доктор Карастоянова сделала какой-то укол. И я говорю своему коллеге, он был за рулем: «Останови!» Дамян вышел. И пошел вперед, напрямую, через реку.

Тут женщину затрясло. Я повидал много таких, кто трясся в ознобе или лихорадке. И это не просто клише. Когда нет сил при виде огромного Безумия, человек сдается и трясется, как желе. Ничего не понимает, и его трясет. Женщину, стоявшую передо мной, трясло.

— Ладно… — Сейчас наконец наступал один из тех моментов, ради которых я существовал. Сейчас я становился врачом. Замедленные, неловкие движения слетели с меня, и я уже не был пыльным мешком, а снова стал двадцативосьмилетним быстрым, энергичным врачом. Доктором Терзийским. И передо мной стояла маленькая женщина и тряслась в испуге за своего роскошного, красивого, сумасшедшего сына, спортсмена и бандита, который явно, как Христос, вошел в реку Искыра, пытаясь ходить по воде. Но по бурой воде Искыра невозможно было ходить. Ничего священного не было в этой грязной и шумной реке. Парень мог утонуть. Если уже не утонул.

Я схватил женщину за руку выше локтя, посмотрел на нее твердо и сказал:

— Успокойся. Ничего не произошло! — И мои слова, господи, мои слова совсем не прозвучали нелепо. Я же находился тут именно для этого — успокаивать и спасать. Моя кровь кипела, и я быстро потащил женщину за собой.

— Пошли! Скажи, что потом произошло, как он вошел в реку? Он умеет плавать?

И мы побежали к «Трабанту», оставленному у ворот Больницы: я с развевающимися полами халата, и мать Дамяна, продолжавшая бряцать ключами, Я не знал, куда надо идти, но мы бежали.

— Ты что, не почувствовала, что он тебя обвел вокруг пальца?

— Он что?

— Что он врет, что он не в себе и может наломать дров. Не почувствовала?

Чтобы вот так остановиться на большом повороте бурого Искыра, в том месте, где река самая широкая, неужели эта глупая мать не догадывалась, что может зародиться в голове сумасшедшего парня? Или она все еще не осознавала, что ее сын сумасшедший? Хотя кто, — быстро шел я, кашлял и думал, — кто может осознать Безумие? Я даже встречал психиатров, которые не могли воспринять очевидную истину, что кто-то там сошел с ума, особенно если этот кто-то был им близок. Кстати, я встречал и сумасшедших психиатров. Как-то мне даже пришлось лечить молодую психиаторшу. Законченную шизофреничку.

Трудно осознать, что кто-то совсем тебе близкий сошел с ума.

Это можно сравнить со смертью, но смерть все же встречается чаще, чем сумасшествие. И если задуматься, ничего постыдного в сумасшествии нет: осознать, что самый близкий тебе человек сошел с ума, очень трудно, потому что это стыдно. Стыдно быть сумасшедшим. Так думал я, пока бежал и злился на маленькую светловолосую женщину, которая бежала рядом.

— Чего уж там, поезд ушел, — задыхаясь, выдавила из себя женщина.

— А как все произошло?

— Ну, он резко свернул к реке. Я схватила его, но он, вы же видели, он очень сильный. Потом он зашел в воду. А я заверещала. Он начал исчезать из виду. И когда его голова скрылась, я подумала все, утонул… — И женщина остановилась, согнулась и присела с жестом какого-то отчаяния, как будто ей хотелось еще раз пережить произошедшее, потому что в суматохе она не успела все осознать. — А потом, — продолжила она, — я замерла, все длилось какие-то секунды, нет, целую минуту его головы не было видно, потом она появилась — по ту сторону реки.

— Тут Искыр глубокий, — проговорил я и встал рядом с дверцей «Трабанта», а она стала его открывать, беспокойно дребезжа ключами. Ее коллега уехал, и теперь за руль села она сама. Я представил себе Искыр. С поворотами, словно скользкие кольца питона. Медленная, тяжелая, противная река, полная грязи и нечистот. Мне рассказывали, что ее дно устлано илом толщиной в несколько метров. Так что, ступив в реку, можно провалиться аж до центра земли.

— Он вышел, он вышел, доктор, он перебрался на другой берег.

— Сейчас мы поедем туда, где он зашел.

— Лучше на другой берег, он же там.

— Тогда давай! Жми на газ! — мы сели в машину, маленькую, как спичечный коробок. — И-и-и-и… не волнуйся, мы его… — я хотел сказать «поймаем», но смолчал. Я почувствовал, что женщина была бы ужасно задета, заметь она, что кто-то хотя бы намекает на то, что ее сын будет затравлен и пойман, как дикий зверь. Она бы просто вышла из себя. Разорвала бы в клочья этого злополучного охотника.