Безумие

Приводят «зверя». Руки за спиной скованы наручниками. Голова низко опущена. Волосы взъерошены, весь в бороде, огромный. Конвоируют четыре автоматчика. Лица напряженные.

Я сразу подумал: были бы кандалы, наверняка надели бы на ноги. Точно зверь.

Наш сопровождающий говорит:

— Вот, такой-то, такой-то, по нашим оперативным данным, зверствовал в Наурском районе. В период с января 1997 года после вывода федеральных войск лично зарезал девяносто человек.

— Сколько???!!!

— Девяносто. Женщин, стариков, детей. Русских.

Я не поверил. Беру микрофон, Муха включает камеру.

— В чем вас обвиняют?

— Нэ знаю.

— Так я не понял, вы людей убивали?

— Убывал.

— Сколько?

— Нэ знаю, нэ счытал.

— Гхм… ну… хоть приблизительно.

— Многа.

— Русских?

— А каво эще?

— За что?

— За дэло.

— За какое дело?

— У мэна вса семя пагибла.

— А они-то при чем?

— Ви всэ пры чом.

А взгляд спокойный, равнодушный, никаких чувств, каменный.

Когда его увели, я спросил у «человека из штаба»:

— И чего вы с ним делать будете?

— Как чего, следствие проводить, потом под суд отдадим.

— Так чтобы судить, надо уйму доказательств найти. А где вы их возьмете?

— Он до суда не доживет.

— Что, застрелите «при попытке побега»?

— Ну что вы, зачем нам его убивать. Мы его в СИЗО отправим. Либо в Пятигорск, либо во Владикавказ. И все.

— Что — все?

— То. Его урки сами кончат.

Этих пленных перед нашей камерой много прошло. Обо всех не расскажешь. Были и явные отморозки, и вполне приличного вида люди. Был даже врач какой-то. Его подозревали в том, что он лечил раненых боевиков. Я удивился — ну и что? Врач — он и есть врач. Всех лечить должен. Мне ответили, что всех, только не бандитов. Тут у нас дискуссия серьезная завязалась. Я сказал, что вряд ли у человека выбор был — или лечи, или к стенке вставай. Мне ответили — еще неизвестно, может, не только лечил, может, еще и стрелял. Спорили долго. В результате сказали, что его скорее всего отпустят. Разберутся и отпустят. Я не очень поверил.

Еще удалось много ценной информации получить. Про то, как в Грозном к штурму готовятся. Серьезно готовились, про это я уже рассказывал.

Вспоминал новогоднюю ночь с 94-го на 95-й. Ее многие вспоминали. Становилось не по себе.

Но наши тоже не спешили. Готовились.

Тем временем начала работать Ханкала. Там расположилось командование Объединенной группировки, штабы всех родов войск, а также журналисты, тарелки — в общем, кипела жизнь.

Мне было необходимо туда попасть. Материала накопилась куча. Надо было смонтировать («телецентр» Костя Смирнов все-таки переправил — мужчина), перегнать (тарелка прилетела, правда, почему-то без смены). Но я не стал звонить Тане и скандалить. Возвращаться в Москву не хотелось — все только начиналось. Вы не поверите, но это затягивает.

Прощаться с Костей и Палычем не пришлось — их самих туда переводили. Там все лучшее собирали. К тому же от Шали до Ханкалы — рукой подать.

Это славное место я хорошо помнил с той войны. Тогда неплохо обустроились. Лагерь был похож на город. Деревянные казармы, водопровод, несколько каменных зданий еще советской постройки. И даже одно старинное — большое, дореволюционное, там командующий располагался, Тихомиров.

Потом, в 96-м, это все досталось гвардии независимой Ичкерии.

Прибыли на место. Ничего не понимаю. Чистое поле. Ни намека на здания. Ряды палаток. Грязь.

Чуть поодаль стоит поезд. Ханкала — это вообще-то железнодорожная станция. Только от нее ничего не осталось. Кроме рельсов. Да и те местами побомбили. Правда, видимо, уже починили.

Пока десантники располагались, спрашиваю у «местных» (это те, кто прибыл сюда на неделю раньше): а где, говорю, журналисты?

— А вон, в поезде живут.

— А…

Хорошо, что мы не в поезде живем. Я там спать не могу — ноги не помещаются. В палатке лучше.

— Муха, пойдем погуляем.

Руслан и Пехота смотрят на нас с опаской.

— Нет-нет, просто погуляем, правда.

Идем к поезду. На ногах — унитазы. Но ничего, у нас штык-ножи есть.

Захожу в ближайший вагон.

Ох страдальцы! Духота, теснота, вагоны плацкартные. Не уединишься в купе. Я имею в виду — текст написать.

Кто-то стучит на лэптопе, в соседнем расположилась аппаратная, идет монтаж. В следующем отсеке — озвучка. Корреспонденту мешают — шумят, он не может озвучить (нет, он не капризничает, просто в таком шуме озвучивать нельзя — брак будет). Он орет: да помолчите вы две минуты, дайте текст наговорить. Никто не обращает внимания.

— Брат, говорю, иди на улицу, через «колотушку» на камеру озвучь — все лучше будет.

Он смотрит на меня с удивлением.

— А действительно…

Почему с удивлением? Я на корреспондента не похож, причем давно уже. Вид военно-полевой, рожа, наверное, тоже, на боку штык-нож висит.

В следующем отсеке газетчик озвучивает заметку по «Иридиуму». Богатая, наверное, газета. Запомнилось название — он его громко произнес, гордо: «Кровь людская — не водица».

А чего они, думаю, в вагоне трутся? Все же можно на улице делать — светло еще. Ну, кроме монтажа, конечно. Не приспособились еще. Не догадались.

Перехожу в следующий вагон. Та же картина. Только вообще не протолкнуться. Знакомых пока не вижу.