Безумие

На койке, где лежал Марсианин, теперь лежит новый больной. Его фамилия Кузоватов. В палате его уже прозвали Пузоватов. Живот толстый и висячий, рожа-решето. Кривые, ухватом, ноги. В детстве рахитом болел. Ему ставят вербальный галлюциноз с вторичным бредом преследования. Когда привезли, бормотал без перерыва. Накололи всякой всячиной. Замолк. Спал двое суток. Теперь молчит. Как бы вербальный галлюциноз не стал кататоническим. Мозг, открой секреты! Не открывает.

Мозг, костяная коробочка, открой. Не открывается. Чертова шкатулка. Защелкнута плотно.

На все замки.

– А чего мне собирать? Мне и собирать-то нечего.

Развел руками. Придвинулся еще ближе. Продавил пружины.

Хочет встать. Встань и дай ему встать.

Люба не могла подняться. Ноги онемели.

Нога, бедро хотели все время чуять, вбирать чужое тепло. Родное.

– Ну… одежду, свитер теплый… печенье там, ложку, кружку…

– Меня без ничего сюда приволокли. Пользовался всем вашим. Казенным. Спасибо большое.

– На здоровье.

Все-таки встала. Бес спустил с койки ноги.

Кальсоны задрались. Оголились лодыжки. Он не стеснялся.

Ей хотелось склониться и поцеловать эти торчащие колени, эти волосатые ноги.

Испугалась себя. С ума сойти? Да очень просто.

Уже наклонилась. Губы горели. При всех?!

Бес поймал ее, когда она уже стала, подгибая колени, нелепо падать вперед головой.

– Простите! Закружилась…

Держал ее, как в вальсе.

Мелкашка быстро, тяжело задышал. Это он так смеялся.

– Доктор! Вам бы витаминчики попить! Зима! Ни огурчиков, ни помидорчиков! Только солененькие!

Гадко подмигнул.

Она ничего не видела. Сейчас надо уйти. Быстро.

Выпрямилась. Кривые каблуки, прямыми станьте.

– Ну что ж, Гордеев, если сборы недолги, то…

Не знала, что еще говорить.

Бес помог.

– Да нет, по правде я, конечно, соберусь. А утром анализов не будут больше брать? А уколы…

Перебила.

– Последний укол сделают в шесть утра. Но это так, для проформы. Вы уже… отлично… и без них…

Он отличный. Он отличный от всех. Он один. Он ее.

Пойти к двери, каблуки гнутся, ломаются, и черт с ними. Она увидела его сегодня еще раз. Они поговорили. Это – счастье.

Бес глядел Любе в спину. Какая баба. Ай да отхватил. Домашний врач. Если что, на подхвате. Хворай не хочу. А я правда здоров? Правда здоров. Безумие ушло. Его задушили и раздавили. Его съела и выпила любовь. Любовь Павловна.

* * *

Никто ни в отделении, ни во всей больнице не знал, что доктор Матросова и больной Андрей Гордеев, выписанный полмесяца назад, поженились. Они расписались в районном ЗАГСе без положенного трехмесячного ожидания: Люба упросила регистраторшу, забросала улыбками, подарила коробку конфет «Русский сувенир» и бутылку коньяка «Арарат», а еще дорогое лекарство, не достать, в ампулах, колоть, если у тебя с головой не в порядке, церебролизин называется. Дефицит. Его делают из мозга бедных свиней; и Гордееву его немерено вкололи. Да, он вылечился! Да, совсем! Не верите?! Не верьте. Жена – верит! Жена – рядом!

На другой день после росписи в ЗАГСе Люба явилась на работу ярче солнца. От щек исходило сияние. Глаза обжигали. Живот под халатом подобрался. Обозначилась забытая талия. Ноги не ступали – летели.

Любовь Павловна, вы как в балете.

Любовь Павловна, а что это вы сегодня такая красивая?

Любочка, ты неотразима! В какой парикмахерской была? На Звездинке?

Любушка-голубушка, спиши рецепт пирожков!

Не шла – танцевала. Втанцевала в ординаторскую. Доктор Сур отвлекся от бумаг. Вскинул голову. Скосил глаза. Он первым увидел ее золотое кольцо.

Встал. Женщину с замужеством поздравляют стоя.

Сдвинул башмаки, как офицер в армии сапоги, и резко наклонил коротко стриженую голову. Люба близко, очень близко подошла к нему. Так близко, до неприличия. Она теперь могла все. Она могла обнять его за шею и поцеловать. Ей хотелось раздарить все свои поцелуи. Поделиться счастьем. Отсыпать в мешок нищим. Обделенным. Раздать, рассыпать по лицам, по губам, по рукам, по земле – пусть собирают! Закинула руку Суру за шею. Он и пикнуть не успел, как она горячо, вкусно, в губы, поцеловала его.

И отпрянула весело. И рассмеялась.

– Спасибо!

– За что?

– Вы же меня поздравили. Вы первый. Пока еще никто.

Сур смотрел на Любу потерянно. Она уплывала. Над ее головой, над светлыми золотыми волосами светилось то, чему он не знал имени.

– Где ваша шапочка?

– А ваша?

– Не знаю! Потеряла!

– Да вот же она.

Вытащил из нагрудного кармана халата ее шапочку, протянул. На кармане вышивка, красным шелком: ЛМ. Любовь Матросова. Два вензеля. Люба, милая.

– Ах, спасибо! А я рассеянная!

– Это я рассеянный. Я свою – точно потерял.

Ей захотелось погладить его по колкому густому ежику надо лбом.

Она сделала это.

Сур стоял весь красный. Схватил ее руку. Поцеловал.

– Я не мог раньше… Теперь вы замужняя… И вот я смог.

– И я смогла. Спасибо вам за все. Я ведь все знаю.

– Черт! Ну да! Вы же чуткая!

– Я тупая и толстая. Чуткий это вы. Это вы меня простите.

Пятилась от него к своему столу, а он стоял и смотрел на нее.

– Вы ужасно красивая. Просто Мерилин Монро.

– Ну, Монро! Далеко мне!

– Ну Татьяна Доронина.

– Спасибо.

Чуть не присела в старомодном реверансе. Спохватилась.