Безумие

– Машка, а скоро Новый год. Ты где будешь встречать?

– Ой, не знаю еще, доктор Сур. Приглашают тут. Всякие.

– Парни, что ли?

– И девушки тоже. Подруги.

– Девушки это святое. А что вы меня все зовете: доктор Сур? У меня, между прочим, имя есть. И отчество.

Маша прижала ладошки к щекам.

– Ой, простите, доктор Су… Сергей Васильевич. Все так зовут, ну и я тоже.

Чернильная тьма вливалась в расчерченные решетками на тетрадные клетки окна. Доктор Запускаев дежурил сегодня. Сидел за столом, просматривал истории. Ага, вчера сделали переливание крови Людмиле Назаровой. Девочка с маниакально-депрессивным психозом. Типичная циклофреничка. Сейчас у нее жажда суицида. Сур ее спас. Браво Суру. Но она, в этой стадии циклофрении, все равно вернется к этой идее. Вода дырочку найдет.

Сейчас она спит под нейролептиками. Все они спят под лекарствами. Лекарства – единственный выход.

А гипноз? Его гипноз?

Сур запретил ему. Нет, Сережа, красиво жить все равно не запретишь.

Его гипноз. Его жизнь.

Сережа, ты хотел отнять у меня мою жизнь. Не выйдет.

Захлопнул историю болезни Назаровой. Встал. Поддернул халат. Подтянул брюки. Затянул потуже ремень. Пошел по коридору. Громадный русокудрый медведь. Медведь со светлой шерстью, с веселой улыбкой. С виду и не скажешь, что такой добрый увалень – пожиратель чужих душ.

Ключ от бокса № 2 он снял со щитка в ординаторской. Там висели ключи и дубликаты от основных помещений больницы. Санитары иногда запирали буйную палату, чтобы буйные не разбредались по коридорам. После перестрелки с охраной и милицией Боланд распорядился изготовить еще партию дубликатов и держал ее у себя в кабинете, в сейфе.

Шура, Шура, куда ты прешься? А все туда. Куда хочу, туда и иду. Больную навестить иду, вот и все.

Он сам прекрасно знал, что не все.

Тьма, она все укроет. Всю его постыдную страсть. А разве то, что он делает, постыдно? Разве наказуемо? Любой психиатр скажет: да! А никакой судья не скажет: да. Он скажет: нет! Юридически он бел, как голубь мира. И крылышки его чистенькие. И щечки у него розовые. И кудри у него пахнут «Тройным» одеколоном. И халат у него накрахмаленный безупречно. И весь он молодой, сильный, бодрый, безупречный. Хоть сейчас на плакат: СОВЕТСКАЯ МЕДИЦИНА – САМАЯ ПЕРЕДОВАЯ В МИРЕ!

Открыл ключом второй бокс. Назарова спала. Она спала на боку. Ее левая рука была перевязана в локте широким бинтом. Шея обмотана бинтами и марлей. Девчонке семнадцать. Почему не хочет жить? В этом возрасте только жить да жить. А она на тот свет собралась. Вот он сейчас и узнает, почему. Он выпьет из нее до дна этот секрет.

Пододвинул к кровати табурет. Уселся. Потряс больную за плечо. Больная, просыпайтесь! Врач к вам пришел.

Назарова открыла глаза. Они плавали в темноте, как рыбы. Ничего не понимала.

– Кто здесь?

– Не бойся. Это я. Доктор Запускаев.

– Доктор За…

Наклонился ниже.

Как уплывают прочь глаза! Не поймать.

Глаза метались. Не давались.

– Я сегодня дежурю. Доктор Сур велел мне следить за тобой.

– Следить…

Облизала губы.

– И не только.

– А что еще?

– Он велел мне немножко полечить тебя.

Изнутри поднялась тьма. Он боролся с ней. По вискам потек пот. Голос Сура загремел в ушах: нельзя! Тьма показала зубы и засмеялась. Над Суром. Над девчонкой в бинтах. Над ним самим, так давно не евшим сладкого.

– Посмотри мне в глаза!

Она подчинилась.

Ей просто было некуда деваться.

Запускаев погружал зрачки во тьму ее зрачков. Неслыханной силы дрожь прошла по всему жаркому, потному под халатом и рубахой телу. Потными руками он мял наглаженные брюки. Вот, вот оно. Это неописуемо. Это слаще всего.

Когда он слил себя с дрожащим человеческим существом, безвольно лежащим в чисто застеленной койке, он ощутил, как близко безумие. Он его не боялся. Сладость, счастье, он осознавал это, были мгновенны; но разве не мгновенна вся жизнь, что кажется нам такой долгой? Все коротко. Жизнь коротка. Счастье сгорает как спичка.

Девочка под его взглядом заметалась на постели, сбила на пол простыню. Он не выпускал из зрачков вошедшие внутрь него зрачки. Улыбался. Бессознательная, младенческая слюна собиралась в углах его рта.

Больная внезапно закрыла глаза.

И он понял, что падает.

Сорвался с тонкого каната и летел, задрав ноги, в черную, без дна, пропасть.

Кувыркался в воздухе. Пробивал телом тучи.

Сыро и холодно. И бесприютно.

И паника, паника.

Девчонка дернулась под его взглядом раз, другой и затихла. Вытянулась.

Его тело поняло прежде его разума, что стряслось.

Разум не хотел понимать. Отталкивал мысль.

Пытался сжечь ее на огне сигареты.