Безумие

Дрожащие руки. Открытая форточка. Запускаев стоял и курил в форточку, ссыпал пепел вниз, во тьму, в вихренье снега, в черную непроглядную зиму. Крыши, будто замерзшие лужи, блестели под Луной. Луна то пряталась за бегущими рваными тучами, то выглядывала опять. Озаряла неприглядный старый мир, который все почему-то упорно называли новым. Новые заводы! В старых манежах. Новые спортзалы! В старых купеческих домах. Новые поликлиники! В графских особняках. Новое только коровье молоко по утрам в могучей, об асфальт не разобьешь, стеклотаре. И бутылки они сдают в магазин; и значит, им молоко наливают в старые бутылки. А новые лекарства – тоже старые. У них новые только названия. Химическая формула одна и та же.

Покосился на девчонку. Она лежала неподвижно.

Он унял в себе дрожь. Затолкал глубоко внутрь себя свое постыдное безумие. О нем никто не должен знать. Утром на конференции он скажет, что больная Назарова в боксе номер два умерла ночью по неизвестной причине.

Нет. По известной.

Доктор Сур перелил ей кровь без пробы на индивидуальную совместимость и без биологической пробы. Он рискнул. И просчитался.

Доктор Сур виноват. Это он убил больную.

Доктора Сура надо дисквалифицировать. А то и под суд.

Нельзя безнаказанно играть жизнями больных.

Да еще – душевнобольных. Они самые беспомощные. Самые… самые…

Доктор Запускаев выбросил окурок в форточку и потер руки. Он все отлично придумал. Он все правильно решил.

На конференции, после доклада товарища Запускаева, врачи растерянно смотрели друг на друга. Все же хорошо было с больной! Все же шло великолепно! У нее и настроение повысилось! И анализы… тоже были отличные…

Переглядывались. Шептались. Пожимали плечами. Молчали. Запускаев вскинул руку и показал пальцем на Сура. Доктор Сур втянул голову в плечи. Ему хотелось сесть на корточки и пригнуться. Спрятаться за стул. Играют же дети в прятки.

Он догадался, в чем дело.

И он бы не смог ничего никому объяснить, даже если бы захотел.

* * *

Нянечка Анна Ивановна отжимала мокрую тряпку, наклоняясь над ведром. Сода и хлорка давным-давно разъели руки, и корявые старческие пальцы так привыкли к вечной боли, притерпелись, что уже не ощущали ее. Трещины на пальцах и ладонях сочились сукровицей. Кожа трескалась еще и потому, что Анна Ивановна, по совету доктора Сура, пила каждый вечер, перед сном, таблетку аспирина – чтобы разжижать кровь. Это чтобы тромбов у вас не было, ну, проще говоря, чтобы сосуды не забивались кровяными сгустками, ведь возраст уже у вас, заботливо говорил доктор Сур, вам кислота для крови нужна, а Анна Ивановна, поглаживая доктора по руке, кивала седенькой головой, улыбалась и приговаривала: «Да я, да как же! Да как вы уж скажете!»

Однажды подошла к Суру тихенько и прошептала: доктор, ведь я помню, вы меня к себе жить звали; так вот если вы не раздумали… Сур крепко обнял Анну Ивановну и сказал ей в теплый платок, в затылок: да в любое время переезжайте, как захотите. А вашу квартиру закроем; будем сдавать, ваша воля. Денежки у вас появятся.

Поплакали от радости, съели вместе, на двоих, еще теплую, посыпанную сахарным песком плюшку, Сур в булочной купил по дороге на работу.

Поговорили и забыли. Старушка не спешила переезжать. Сура встречая в коридоре, качала головой, и качались завязанные белые уши платка: «После Нового года, да после Святок давайте, уж там поспокойнее». Сур плечи поднимал: кто в Советской стране празднует Святки! Это до революции! Это все умерло уже!

А сейчас больная из девятой палаты стояла перед ней.

Стояла и чего-то, видать, хотела от нее. Мешала убираться.

Анна Ивановна отжала тряпку. Обмотала ею швабру.

– Чего тебе, Касьянова?

Манита поманила нянечку пальцем.

– Давай вот тут встанем. Под фикусом. Нас тут не видно.

– А что, секреты какие?

– Да. Спросить хочу. Боюсь, кто услышит.

– А меня – не боишься?

– Тебя – нет.

– Ну спрашивай.

Манита чуть присела – Анна Ивановна очень маленького роста. Еще немного, и карлица. Такие лилипутки в цирке выступают. Вот ей бы в цирк отсюда. Да здесь тоже цирк, кто бы спорил.

Прислонила щеку к щеке старухи.

– Здесь ход на чердак есть?

Нянька понизила голос.

– А по кой тебе чердак?

– Не бойся. Нужно мне.

– А какого рожна тебе нужно-то? Ты чего там, гадить собираешься вместо туалета?

– Ну бабушка, ты не того.

– Это ты не того. Все вы тут…

Анна Ивановна покрутила пальцем у виска.

Манита обняла ее за шею. Плотно прислонила щеку к щеке старухи, к ее уху. Щека Маниты горячая, обожжешься.

– Открою секрет. Я хочу одному человеку помочь. Одной, ну, больной. Из нашей палаты. Она певица. Она и в палате поет. Еще как. Часто. Она слишком громко поет. Людям спать мешает. У нас тихого часа просто нет. Поет. Ну ты сама слышала.

Анна Ивановна кивнула.

– Да, да. Знаю ее.

– Так вот. Как запоет – отведу ее на чердак. Пусть там поет. Глотку надрывает. Хоть запоется. Людям-то мы поможем. Людей-то спасем. А напоется она – а за ней, и обратно приведу. Горло-то надерет, и больше не будет людей мучить. Мы так всем хорошо сделаем. Поняла?

Анна Ивановна не знала, что и делать.

– Поняла… как не понять…