Безумие

Спина у меня горбатая. Тяжело ее таскать. Сгибаюсь. Уголь лопатой в топку бросаю. Как на корабле. Как в паровозе. И то правда; везем, везем вперед страну, а она все не везется, все тяжелеет. Обкрутили ее мертвое тело красными простынями, алыми пеленами, и куда везут? На кладбище? О если бы! Советский Союз – да на кладбище! За это ты точно, Михалыч, в дурдом попадешь. И уж больше отсюда не выйдешь. Да знаю, знаю я! Не выйду. А откуда я выйду? И куда? Выхожу на улицу – там тюрьма. Вхожу в выставочный зал – там с портретов тюремные рожи летят в меня. Заваливаюсь в кафешку, с друзьями по рюмочке рвануть – там не официанты к столу бегут, а надзиратели. Надзирают! Я уж привык. Самое милое дело – печь топить! Народ обогревать! Согревайся, народ, в безумные наши холода! Огонь-то не погаснет никогда!

Я вроде как баба, болью своей брюхатый; и таскаю ее всюду за собой, и с нею хожу. Устал. Отдохнуть бы.

А что у тебя болит, Михалыч! Расскажи мне!

Да вот, Михалыч, как сказать. Болит под ложечкой. Тянет. Сердце, так думаю. А может, утроба. Утроба, она ведь не только у бабы. У всех она. И у нашей Расеи утроба тоже есть. Она ее, боль-то, все носит, носит, годами, веками, и все никак не разрешится.

Эх, Михалыч, а ты, оказывается, не маленький! Вот ты выпивал, встал в рост – и вокруг тебя как зарево загорелось! Ты весь – зарей стал!

Красные зори, они везде горят. Куда ни глянь, краснота одна.

Заря над Волгой! Заря над Енисеем ледяным! Заря над Байкалом! Эх, простор! Не обойти, не объехать. Вот что мы в войну – защитили!

Все просторы замерзли намертво. А я – горбатый, Михалыч. Волосья мои серебряные. Глаза мои раскрытые. И вижу ими всю жизнь, всю жизнешку свою. Я ничего не забыл. Батька мой так втихаря молился: на тя уповаю, да не постыжуся вовек!

Михалыч, а ты все помнишь, что с нами было?

Да эх, Михалыч! Спрашиваешь! Все помню.

И я помню. Котомки рваные. Репейник проволок. Кирпичи взорванные. Стук в дверь заполночь: это за ним пришли? Это за тобой пришли! Друзья расстрелянные во рву лежат, а глаза у них уже стеклянные, а волосы – на морозе – как из асбеста. И валяются во рву, а я думаю, с ума сбегая: так ведь это же не люди, это слитки золота. Золото это настоящее! Богатство! Налетай, подбирай! А никто не бежит к золоту. Не крадет его. Никому оно, бедное, не надобно.

Михалыч, а у меня крылья есть! Не веришь? Хочешь, покажу?

Эх, Михалыч! Чем удивил! Так ведь и у меня крылья есть. Вот они! Гляди! Щас ватник скину!

Скидывай. Я тоже. Кто скорее?

Стоим друг против друга. Руки раскинули. Не руки, а крылья! Широки!

Михалыч, у тебя от лопаток свет идет. И висит над затылком.

А у тебя, Михалыч, тоже над спиной сияние. Как ты тем огнем ватник не прожег!

Эй, а что это за белые куски у тебя под ногами валяются?

Черт, сахар из кармана вывалился! Это я собакам. Сладкое. Живому подаяние требуется.

А ты сейчас, вот допьем беленькую, куда?

На кудыкину гору! Будто не знаешь, куда! Сторожить иду страну нашу, страну огромную!

Ватничек у тебя больно чахлый. Поистрепался вконец. И не штопает тебе его никто на локтях. Да и спина порвана. Бабы у тебя нет, по всему видать.

Да, это ты прав, бабы нет. А у тебя есть?

И у меня нет. Была, да сплыла. Я любил ее. А потом потонула она, видишь.

Где? В речке глубокой?

На дне стакана. Глубок стакан, ох, глубок. До дна не донырнуть.

А тяжко страну сторожить, а, Михалыч?

Тяжко, Михалыч. Да у меня другой справы нет. Пройду через вонь подъезда, через уголь подвала. Выйду наверх, под снега. Гудки фабричные, заводские над моей сединой. Шапку по пьяни потерял. Уши мерзнут. Из репродуктора – тронные речи слышу. Мысли темные подо лбом шевелятся. Магазинные врата дурманные то отворяются, то затворяются. Там жратва яркая да веселая, да не про нашу честь. Лица липкие, сытее сытого, втекают в храм еды. Стоят у прилавков. Служат службу животу. Животу, Михалыч! А не душе! Ты понял!

Понял, Михалыч. Сторожба тяжелая. Вон сколько всего надо спасти и сохранить. Не изысканные яства для жирнопузых. Хлебы ржавые да деревянные. Для нас, сторожей, кочегаров, пахарей, рыбарей, могильщиков. Повозки железные, трамваи да автобусы, грохочущие всеми погремушками, пылающие фонарями. Купи билет! Не можешь – пешком шлепай! Подошвы протирай! Я вот сам сапоги тачать научился. Мне – дорого купить.

А еще что сторожить будем, Михалыч?

Дрянь всякую, Михалыч. Ресторации да бары, битком набитые молодью: сельди в бочке, в тряпках радужных, танцуют похабно, поют пронзительно: веселье такое у них! Гул очередей, вся страна в очередях стоит. Ногами переступает. Очередь, ее тоже надо устеречь, а то разбежится. А каждый по отдельности – опасен.

Для кого опасен-то, Михалыч?

Дурака из себя не строй. Для красных башен! Для красных звезд в ночи!