Безумие

— Что? — мне стало совестно, что я его так терроризирую.

— Он нас… это… кормит… — сказал Мишка и улыбнулся. У него была нежная и очень приятная улыбка. У олигофренов так иногда бывает. Его улыбка была невинной и чистой из-за отсутствия сомнений.

— Кого он кормит-то? Кто это вы, которых он кормит?

— Ну, сегодня он позвал меня и того Петю из реабилитации.

— Почему только вас двоих?

— Он так делает. Зовет нас из отделения, а потом мы идем в его комнату. Там он топит печку, мы моемся, он нас моет, потом дает нам еды, чтобы мы наелись… Потом секс. И он дает нам по два лева.

— Какой секс, Мишка? — спросил я, а мой организм отреагировал неприятным и совсем неуместным возбуждением. Наверное, у каждого мужчины бывает так, что самые жалкие и нелепые сигналы порождают неожиданные ассоциации. В моей голове завертелась картинка: маленькая, освещенная растопленной печкой, теплая комнатушка, старик с двумя голыми сумасшедшими мальчиками. Меня охватила гомофобия. Я вздрогнул от неприязни и встряхнул головой. — Все же я врач, — сказал я себе, — нельзя так легко испытывать отвращение.

А Мишка засмеялся и оживился так, как оживляется человек, преодолевший смущение. — Ну… он делает нам минет.

— Просто класс! — улыбнулся и я. Мне нравилась эта ситуация. Внутренне я даже ей аплодировал.

Да, я был доволен ситуацией. Хотя и весьма извращенным образом. Мишка открыл мне то, что его мучило. А у меня была возможность показать, какой я толерантный. Какой хороший и всепрощающий.

Мамочки, какое же во мне сидело высокомерие! Я радовался тому, что могу чувствовать себя человеком выше любых предрассудков. В то же время, честно говоря, мне было противно. Но и приятно от того, что я могу преодолеть эту брезгливость.

— Значит, зовет вас, кормит, а потом хоп! Мине-тик? — засмеялся я через силу, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

— Ага, доктор Терзийски, — улыбнулся Мишка и посмотрел мне в глаза. Все же он был олигофреном, и мир не был к нему ласков. Перебираться из сумасшедших домов в приюты, помогать санитарам выносить трупы из отделения для престарелых, вечерами стоять в одиночестве у окна своей многолюдной, храпящей в десять глоток палаты, терпеть домогания бай Весела и еще кучу всего по мелочам.

И он все это делал, глядя на мир широко открытыми круглыми глазами, веселый и невинный. Потому что робко надеялся, что мир будет к нему добрым. Как и любой доверчиво смотрящий на мир ребенок.

А разве этот мир не добр к нему, спросил я себя. Что плохого дал ему этот мир? Он плохо относится только ко мне и всяким подобным мне дуракам! Он жесток к нам, с нашей фальшивой моралью, подозрительностью, сумасшествием и предрассудками! А к Мишке?

Для меня эти сексуальные приключения были чудовищным извращением, грехом и издевательством. Для Мишки же они были просто-напросто удовольствием — таким же, как наваристая похлебка и теплая печка в комнате бай Весела.

— Мишка, тебе приятно туда ходить? — спросил я с легким смущением в голосе. Я знал, что это важный вопрос.

— Приятно, — стыдливо ответил Мишка.

— Знаешь что… — медленно и серьезно протянул я — эта история с минетом… не очень красивая, но раз уж тебе приятно…

Я почувствовал себя уставшим и раздавленным. Мне надо было с этим сжиться, принять в запасники своей души, чтобы осмыслить в будущем. Я чувствовал себя, как человек, долго таскавший тяжелые грузы, и сейчас, вместо того, чтобы сесть и отдохнуть, он увидел перед собой еще одну огромную кучу несуразных и неподъемных вещей. Целую кучу.

Через час Мишка наверняка забудет все, что с ним происходило. Вытряхнет из своей маленькой умной головы.

— Ну, я знаю, что нехорошо, но он… это… старик. Тогда же это не плохо?! Потому что, если бы он был молодым, тогда да. А он старый! — живо оправдал свое поведение Мишка. Без всякого напряжения.

— Так и есть. Иди уж, и аккуратнее там, Мишка! — сказал я, и он быстро зашагал по коридору в сторону комнаты санитаров. Я вдруг осознал, что кто-то из них откроет Мишке дверь и даст выбраться из отделения. Значит, он получил и их разрешение! Ух ты! Какие у нас толерантные санитары, выше любых предрассудков! Благородные духом! — сказал я и глухо засмеялся.

— Пока, доктор! Спасибо! — прокричал Мишка, исчезая за углом коридора.

С меня нечего взять