Безумие на двоих

А я и сам не знаю, когда меня перевернуло. Может, когда вез ее из этого долбанного пентхауса зареванную и впервые за много месяцев никуда не гнал, превратившись в до жути дисциплинированного водителя. Может, когда с отцом и Верой Викторовной ночью столкнулся…

Уложил у себя в башке прописную истину. Что мои жалкие потуги ничего не изменят. Если Саня потеряет кольца, родители мигом закажут другие. Сожгу их паспорта – новенькие дубликаты за полчаса доставят в ЗАГС, зная непреклонный характер моего отца. И фиг я на это повлияю.

– Никто никому ничего не должен.

Говорю с нажимом и медленно поднимаюсь, потому что Баринова все так же стоит в дверях и не собирается делать ни единого шага мне на встречу. С каким-то необъяснимым волнением преодолеваю разделяющие нас метры, как будто под ногами не обычный ковер, а самая настоящая раскаленная лава, и подхожу к девчонке вплотную.

Отчетливо слышу Сашкино тихое прерывистое дыхание, осторожно отнимаю ее руку от дверного косяка и вкладываю коробочку в ладонь, загибая ее пальцы в кулак. И никак не могу взять в толк, отчего по моим венам бежит не кровь, а гребанный концентрированный адреналин.

– Почему?

– Считай это своеобразным извинением за вчерашнее.

Рву нашу наэлектризованную близость и удаляюсь из уютной девчачьей спальни. Не оборачиваюсь, хоть и на сто процентов уверен, что Баринова сейчас проверяет, на месте ли кольца и не подсунул ли я ей пустышку.

А спустя пятнадцать минут мы вчетвером имеем семейный обед, максимально приближенный к нормальному. Вера Викторовна деловито хозяйничает у плиты и, как ни странно, почти меня не бесит. Сашка помогает ей разносить тарелки с дымящимися варениками с картошкой, политыми обильной порцией сметаны. Пока отец в это время дожаривает лук до золотистой корочки и что-то негромко насвистывает, напоминая версию себя десятилетней давности.

И я, скрипя зубами, решаю дать нам всем шанс и не относиться к будущей мачехе и сводной сестре слишком предвзято.

– Вкуснотища, Вер, спасибо, – закончив с трапезой, откидывается на спинку стула отец, промакивает салфеткой губы и обращается уже ко мне. – Пойду в гараж, масло поменяю. Матвей, поможешь?

Я знаю, что он никогда не меняет расходники сам, обслуживается в проверенном автосалоне, но молча киваю и также молча поднимаюсь из-за стола, чтобы уйти подальше от женских ушей и побеседовать с родителем с глазу на глаз.

– Ты опять туда ездил?

Небрежно передергиваю плечами, не желая вдаваться в пространные разговоры, и теперь узнаю своего отца. Властный, непримиримый, с залегшей складкой между бровей, он привык, что никто ему не перечит. А я вот выпадаю из идеальной картины его мироздания испорченным куском пазла, отказывающимся лезть в пазы.

– Нечего тебе там делать, Матвей!

Он грохочет, словно рассерженный медведь, которого вытащили из берлоги в зимнюю спячку, и снова пытается меня прогнуть.

Только вот я плевать хотел на его авторитет с высокой колокольни.

– Чтобы это в последний раз...

– Ты не можешь меня заставить.

Щурюсь недобро и прислоняюсь бедром к блестящему боку внедорожника, больше похожего на гроб на колесиках. По крайней мере, на фоне этого тиранозавра моя новенькая бэха кажется произведением искусства.

– Я закрою твою кредитку.

– А я расскажу Вере Викторовне правду.

После моей провокации, подогревающей и без того накаленную атмосферу, мы какое-то время мерим друг друга пронизывающими взглядами, в которых сквозят копившиеся не один год противоречия. И я скорее заявлюсь в универ голым или набью на заднице тату, чем уступлю в этом противостоянии.

– Ты не посмеешь.

– Хочешь проверить?

Обмениваемся обоюдоострыми подачами и расходимся в разные стороны, провалив очередную попытку найти общий язык.

Желание налаживать отношения с новой семьей превращается в пыль, гнев накатывает мощными волнами, а от аппетита не остается и следа.

– Матвей! А чай?

– Окликает меня Вера Викторовна, когда я проскакиваю коридор и застываю на лестнице, вцепившись в перила до хруста костяшек.

– А десерт?

Растерянно произносит она, но и этот вопрос зависает в воздухе, потому что я успеваю засунуть беспроводные наушники в уши и отрешиться от раздражающей реальности.

Развернувшись, поднимаюсь к себе и не слышу абсолютно ничего. Ни недовольного ворчания отца, ни обеспокоенного полушепота будущей мачехи.

Растворяюсь в долбящих барабанные перепонки басах и закрываю дверь на ключ во избежание непрошеных гостей. Бережно достаю из нижнего ящика найденные Сашкой фотокарточки и медленно их перебираю, погружаясь в полынную горечь и чувство утраты, до сих пор зудящее под ребрами.

Говорят, время лечит? Бред. Время учит заваривать кофе крепче. А еще учит виртуозно врать, нарушать правила на дороге и использовать людей в личных целях.

После испортившей настроение стычки с отцом я не выхожу никуда вечером, игнорю трезвонящего мне Креста и утром не имею ни малейшего желания выползать из своей берлоги ни свет ни заря.

После долгих споров с жалкими остатками совести все-таки припираюсь к третьей паре и забираюсь на галерку, ловя многозначительные Настины взгляды.