Безумие толпы

– Я не думаю, что доброта такая уж хрупкая, – сказал Гамаш.

Сидя в углу, молодой агент переводила взгляд с одного на другого. Она не была уверена, что все понимает: разговор шел по-английски. Неужели они – старший инспектор и подозреваемая – беседуют о доброте?

– Если не хрупкая, то по крайней мере переменчивая, – возразила Хания. – Добро. Зло. Жестокость и доброта. Вина и невиновность. То или иное действие может содержать в себе все это, в зависимости от точки зрения. Впасть в заблуждение так просто, разве нет, старший инспектор?

– Например, поверить, что убить одного человека, чтобы спасти миллионы, – это акт мужества?

– Не думаю, что это заблуждение.

– А если вы убьете не того человека?

– Если я убью? – Она снова улыбнулась. – Еще раз повторюсь, и, пожалуйста, на сей раз слушайте внимательно. Я не убивала эту несчастную женщину. И кто знает, – возможно, ее убили не по ошибке.

– Почему вы так говорите?

– Эта вероятность существует. Может, она знала что-то. Или видела. А может, тут поселился маньяк. Я бы начала проверку со старухи с уткой. Лично я считаю, что утка опаснее старухи. Вы знали, что люди выращивают бойцовских гусей? Очень злые птицы.

Бовуар кивнул: на фермах он несколько раз спасался бегством от гусей и как минимум от одного злобного кролика. И он тоже подозревал, что Роза, вероятно, не в своем уме.

– Разговор с вами был очень полезен. – Гамаш поднялся. – Вы ночуете здесь?

– Да. Эта художница снова приглашала меня к себе, но я видела: она делала это скорее из чувства вины, чем искренне.

– Она хороший человек, – не согласился Гамаш. – Хороший друг. Думаю, приглашение было сделано от души.

– А еще вы думаете, что я сегодня совершила убийство. Простите, что я не принимаю ваше мнение всерьез.

– Это был вопрос, а не мнение, – произнес Гамаш, провожая ее до двери.

Но прежде чем взяться за ручку, Хания остановилась и повернулась к нему:

– Вы мне сказали, почему, по-вашему, у меня могло возникнуть желание убить профессора Робинсон. А теперь позвольте мне пояснить, почему я не стала бы этого делать.

– Слушаю.

– Потому что, каким бы удовлетворительным ни было убийство, я знаю, что со смертью человека не умирают его идеи. Напротив. Если вы хотите, чтобы чья-то идея процветала, то наилучший способ сделать это – предъявить тело мученика. Я не желаю, чтобы идеи Робинсон распространились, но кто-то может считать иначе. Об этом стоит подумать, старший инспектор.

– Merci, – кивнул Гамаш, которому приходили в голову именно такие мысли, особенно в связи с покушением в спортзале. И возможно, из-за убийства, совершенного нынешней ночью.

Но на него произвел впечатление тот факт, что мадам Дауд так быстро додумалась до этого.

– Я немалую часть вечера провела, наблюдая за профессором Робинсон. Хотите знать, что я видела? Я видела лису.

Гамаш вскинул брови.

– Вы удивлены? Как, по-вашему, я осталась живой, когда столько народа вокруг меня погибло? Я внимательно наблюдала. Между изнасилованиями и избиениями, когда мучили меня и других, я смотрела, слушала и в конце концов поняла, как устроен мир. Как действует человеческая природа. Вот почему я не сильно люблю людей. Или природу, если уж об этом речь.

– А кроме перечисленного, вроде и нет ничего, – вмешался Бовуар.

– Верно.

– Ну как же, фейерверки-то есть, – возразил Гамаш и увидел улыбку на лице Хании.

– Хотите знать, что я вижу, когда смотрю на вас? – спросила она.

– Не очень.

– Я вижу льва.

Глава двадцать третья

Перед появлением следующего опрашиваемого Бовуар успел переспросить:

– Лису?

– Думаю, она имела в виду басню Лафонтена, – сказал Гамаш. – «Мор зверей».

Звери, заболевшие чумой.

– Ах да. Я-то только на Оноре смотрел. Он был такой восхитительный кролик.

– Один из лучших, – согласился Гамаш.

– А кто был лисой?

– Та хитрюга, которая убедила других, что виновен тот, кто на самом деле невиновен. Обвинение жертвы.

– Это похоже на профессора. Но в вас мадам Дауд увидела льва.

Гамаш, в отличие от Бовуара, не был уверен, что мадам Дауд сделала ему комплимент.

Льва, который номинально считался главным, лиса обвела вокруг пальца.

Гамаш задумался: кем из зверей этой басни могла быть Хания Дауд?

Она спросила, как, по его мнению, она сумела выжить, после того как ее подвергли изнасилованиям и пыткам. Если честно, он не знал, но предполагал, что для такой стойкости были две особые причины. Жгучее желание мести, которое дотла испепеляло отчаяние, а также способность, готовность Хании в свое время стать такой же жестокой, как и ее мучители.

Такое прошлое трудно было забыть, когда человек возвращался в цивилизованное общество, и это хорошо понимали солдаты. Как и лиса.

– Ну хоть одна хорошая новость есть, – сказал Жан Ги, показывая свой телефон. Пришло сообщение из полицейского отделения в Абитиби. – Они задержали брата Тардифа в охотничьем домике близ Валь-д’Ора. Завтра утром его доставят сюда.