Безумие в моей крови

Меня испугала грусть на лице Антонио. Я знала, что после моего исчезновения подозрение сразу упадет на Рида, и под удар может попасть и его семья. Я боялась представить, что с ними сделают друаты. Ах, если бы Рид убежал вместе с нами.

— Нет, я не знаю о том, что случилось с Ридом, — признался Антонио. — У меня нет никаких связей с Лиивитой. Этот побег был устроен для вас, Вивиан, только для вас. Я не стал бы надеяться на остальное.

— Антонио, если Рид пожертвовал собой, чтобы оторвать меня от живой земли, я этого не вынесу.

Антонио не возразил, не бросился ко мне с заверениями, что Риду ничто не грозит.

— Если он сможет, то приедет. Но сделайте милость, перестаньте вспоминать Лиивиту и тех, кто остался на ней. Чем скорее вы забудете ее, тем будет лучше для всех.

Я пообещала Антонио, что постараюсь, но сомневалась, что у меня получится. В первые дни я не думала почти ни о чем и только наслаждалась бесшумным покоем своих мыслей и жаркой тишиной острова. Но потом воспоминания пробились в мое сознание и испортили мой безмятежный рай. Засыпая, я видела перед собой лицо Троя. Презрительное, осуждающее лицо. И тогда сон покидал меня, и я сидела в душной темноте, пропитанной запахом смолы и раскаяния, и думала о Лиивите. Как они объяснили мое исчезновение народу? Кто теперь правит моей землей? Кто спорит с друатами о спасении моих людей? Я пыталась запретить себе об этом думать, но жесткий взгляд друата преследовал меня даже ночью. А иногда меня одолевали воспоминания о том, как он обнимал меня тогда, над Лиивитой, в сиреневом тумане живой земли. Как же мне хотелось снова почувствовать эту нежность, но чтобы в этот раз это была не забота о жертвенной королеве, а любовь к женщине. Зная, что это невозможно, я полагалась на то, что эти сны развеются, как только я открою глаза.

А когда я открывала глаза, то думала о Риде. Я хотела, чтобы он приехал как можно скорее. Может, тогда в моей жизни появился бы хоть какой-то смысл, какое-то разнообразие. Если сначала я волновалась, что не смогу любить его по-настоящему, то через несколько дней после прибытия упрямство и тревога вытеснили эти мысли. Я допрашивала слуг по нескольку раз в день. Лия и Зор получили указания через Антонио и поэтому не знали о планах Рида, но я отказывалась им верить. Мой главный спаситель, Антонио, скорее всего, знал, что случилось с Ридом, но не хотел меня расстраивать, поэтому я не отставала от него.

— Вы, наверное, очень его любите, если так ждете, — с мечтательной улыбкой сказала Лия.

— Наверное, — с сомнением ответила я. — Он же пошел ради меня на такую жертву. Я боюсь, что его поймали и наказали или… — Я замялась, запрещая себе представлять, как Лиивита избавилась от него в отместку за мой побег. — Я навсегда останусь ему благодарна и буду любить его столько, сколько потребуется.

— Вы уж меня извините, госпожа, — не сдержалась Лия, — но это не похоже на слова любви.

— Некоторые слова любви сами на себя не похожи. — Эта заковыристая фраза озадачила нас обеих, и какое-то время мы молча смотрели в окно.

Меня переполняла горячая, щемящая благодарность, и я не сомневалась, что смогу превратить ее в любовь. Любовь к мужчине, который вырвал мой разум из цепкой хватки Лиивиты и друатов. А теперь ему предстояло помочь мне еще раз, чтобы я смогла найти хоть какой-то смысл в моей новой жизни.

* * *

Мне потребовалось всего шесть недель, чтобы возненавидеть свой новоприобретенный рай.

О, как я это скрывала! Какая это изысканная боль — лгать людям, которые рисковали всем, чтобы тебя спасти. Каждое утро, когда я выходила из спальни, они заглядывали мне в глаза, ища в них радость предвкушения еще одного дня свободы. "Смотри, как она расцвела, — переговаривались они. — Бедняжка такого натерпелась. Но теперь у нее будет все, что она захочет".

Я научилась изображать нужную им радость. Я сверкала глазами, растягивала губы в улыбке и спешила на утреннюю прогулку, чтобы остаться в одиночестве.

То, что сначала казалось мне необычным и очаровательным, начало раздражать. Запах смолы навязчиво преследовал меня, песок сушил ступни, перекрашивая их в мертвенно серый цвет. Сосновые лапы не пропускали меня, цепляясь за одежду, кора царапала кожу. Земля не поддавалась обработке, она проседала под ногами, превращаясь в безжизненный песок. Горизонт был неизменно синим, как будто наспех нарисованным неопытным художником. Это была чужая земля. Как мать, разлученная с ребенком, я болела памятью о живой земле. Я, беглая королева, которая изо всех сил боролась с Лиивитой, теперь скучала о моем предназначении. Мучительное и сложное, но все-таки мое, моя жизнь, моя обязанность и честь. Ноющая, навязчивая боль разлуки поедала меня. Можно ли любить землю, которая причинила мне столько страданий? Оказалось, что да, можно, эта любовь тайно жила во мне все это время, и у нее было лицо друата.