Безумная мудрость

Мне все более и более кажется, что философ, как необходимый человек завтрашнего и послезавтрашнего дня, во всякое время находился и должен был находиться в разладе со своим «сегодня»: сегодняшний идеал всегда был его врагом. До сих пор все эти «развиватели» человека, которых называют философами и которые сами редко чувствовали себя друзьями мудрости, а скорее неприятными шутами и опасными вопросительными знаками, находили свое назначение, свое суровое, неотвратимое, но также и великое назначение в том, чтобы быть угрызениями совести своего времени. В то время как они направляли анатомический нож в сердце современных добродетелей, они выдали то, что было их тайной: они делали это, чтобы узнать новое величие человека, новый, неизвестный до этого времени путь к его возвеличению. Каждый раз они открывали, сколько лицемерия, лени, распущенности и разнузданности, сколько лжи скрывается за современной нравственностью. Каждый раз они говорили: «Мы должны идти туда, где сегодня менее всего можем чувствовать себя дома».

Ницше был уверен, что европейская цивилизация погрязла в суеверии и невежестве, продолжая цепляться за изжившие себя мифы и воззрения. Он звал к «переоценке всех ценностей» и предвещал появление особой расы сверхлюдей, которые на месте зияющей пустоты создадут новый мир. В его призывах, таких как: «Человечество должно стать лучше и греховнее», — мы можем услышать знакомую иронию и любовь к парадоксам даосов. Учителя Лао и Чжуан могли бы даже процитировать Ницше во время своих споров с Конфуцием. [122]

Всем известно, чего я требую от философов: они должны стоять по ту сторону добра и зла. Это требование неизмеримо выше иллюзии нравственного осуждения. Это требование проистекает из идеи, которую я сформулировал первым среди всех: нет никаких нравственных фактов.

Ницше не читал Чжуан–цзы, но он, бесспорно, был одним из немногих на Западе, кто пришел к аналогичному взгляду на мир.

В главе «Помрачения кумиров», имеющей подзаголовок «О том, как наконец «истинный мир» обратился в басню», Ницше, предлагая свою версию истины, очень походит на какого–нибудь дзэнского учителя безумной мудрости. Ницше начинает с такого заявления:

«Истинный мир» доступен мудрецу, человеку набожному и добродетельному; он живет в нем, он сам — этот мир.

Ницше был убежден, что истину нужно искать в «бытии», а не в познании, но, как и в случае с Камю, рядом не нашлось никого, кто подсказал бы ему, что значит быть. Тем не менее, кажется, Ницше удалось понять, что для этого требуется. В своем пятом пункте он еще на один шаг приближается к дзэну, когда отказывается от поисков истины, решая вместо этого позавтракать.

«Истинный мир» — это такая идея, которая ни на что не годна и не налагает совершенно никаких обязательств, идея, сделавшаяся бесполезной и излишней, следовательно, идея опровергнутая; уничтожим же ее! (Светлый день; время завтрака; возвращение здравого рассудка и веселого настроения; Платон краснеет от стыда; все свободомыслящие поднимают адский шум.)

Ницше не верил в истину или познание и хотел «выйти из игры». Хотя он был философом, своими речами он напоминает духовного подвижника, пытающегося по–иному взглянуть на мир. [123]