Безумная парочка

Я наконец оказалась в фуникулере зажатой между красивой загорелой немецкой парой, разменявшей седьмой десяток, и двумя молодыми француженками в собольих куртках и живописно залатанных синих джинсах – несомненно, массовых произведениях какого-то высокооплачиваемого международного дизайнера.

Я подозревала, что большинство людей из моего вагончика не сойдет в Шантарелле, а отправится до следующей остановки, Корвиглии, склоны которой привлекали многих лыжников среднего уровня… той самой Корвиглии, где через несколько часов Иэн и Джинна будут есть ленч в невероятно эксклюзивном «Корвиглия-клубе». Стать членом «Корвиглия-клуба» так же трудно, как уговорить руководство НАСА отправить штатского на Луну, однако Иэну это удалось. Иногда мой муж действовал так, словно был Гюнтером Саксом, Генри Фордом Третьим, Аристотелем Онассисом и шахом Ирана одновременно. Не играл эту роль, а верил в нее, что было ещё хуже.

Однако в постеле он проявлял удивительную пассивность, склонность к мазохизму, нуждался не только в цепях и плетках, но и в более изощренных сексуальных приспособлениях, любовью к которым славятся англичане.

Однако их большинство женится на порядочным англичанках – в отличие от моего мужа, желавшего, чтобы я проколола соски и вставила в них золотые кольца (мне было сказано, что этот обычай возник в 1899 году), что я отказалась сделать. Тогда он заказал для себя в специализированном магазине Мэйфера кожаный корсет с отделкой из серебристого ламе стоимостью в 120 фунтов стерлингов и несколько банок норвежского меда, чтобы намазывать им мои половые губы и клитор. Когда я уставала хлестать его, он с радостью слизывал с меня мед, благодаря таким образом за сладостное наказание.

Среди представителей всех национальностей, которых я знала, англичане, несомненно, больше всех любят испытывать боль. Сначала их шлепают няньки, потом их задницы постоянно горят под палками наставников.

– Sсheiss![47] – произнес ехавший в вагончике немец, обращаясь к своей жене.

Они спорили о чем-то, но мне не хотелось слушать. Немецкий язык всегда напоминает мне о герре Нувилере, поэтому я сосредоточила внимание на виде, открывавшемся из окна фуникулера. Картина была действительно потрясающей: изрезанные белые хребты, абсолютно ясное небо, темные ели, оранжевые, желтые, красные, зеленые, синие точки, движущиеся зигзагом по склону – вовсе не люди, а великолепно отрегулированные механические игрушки. Это зрелище было потрясающим, незабываемым. Как бы критично ни была я порой настроена, во всем мире нет второго такого места, как Сент-Мориц. Оно порождает собственную энергию, высоковольтное электричество. Все здесь создано для холодного, как лед, соблазнения.

Но моя встреча с Харри, происшедшая менее чем через полчаса, была жаркой, как сверкавшее в небе солнце. Я первой заметила брата, он прибыл туда раньше меня и стоял (как сообщил в записке) возле горнолыжной школы, наблюдая за тем, как инструктор ведет своих учеников по пологому склону без лыжных палок.

– Согните колени, – повторял этот человек с обветренным загорелым лицом. – Наклоните тело немного вперед! Расслабьтесь!

Все ученики казались ужасно испуганными, но они катились вниз. Некоторые из них падали, другим удавалось добраться с напряженными лицами до ровного места, третьи при этом смеялись.

– Они выглядят забавно, верно? – сказала я брату, подойдя к нему сзади.

Харри повернулся, услышав мой голос.

– Алексис.

На нем был ярко-красный горнолыжный костюм западного фасона, состоявший из брюк и куртки с черными полосками на плечах. Даже «водолазка» была красной – как и та, что алела на нем более десяти лет назад, когда он открыл дверь своего нью-йоркского дома и обнаружил у порога меня. С тех пор я не видела Харри в этом свитере. На наши тайные лондонские свидания он всегда являлся в костюме, рубашке и галстуке. Полагаю, Сара считала, что отправляться к портному в менее официальной одежде просто неприлично.

– Здравствуй, Харри. – Мой голос показался мне незнакомым, сдавленным. – Я не знаю, что сказать. Я по тебе скучала.

– Я тоже по тебе скучал. Сара болела. Поэтому мы отменили нашу весеннюю поездку в Англию. Мне жаль.

– Что с ней случилось?

Он раздраженно отмахнулся от моего вопроса.

– Не имеет значения. Она – ипохондрик. У неё вечно то одна болезнь, то другая. Сейчас, после смерти её отца, она не может простить себя за то, что не повидалась с ним в последний раз. Я не могу простить ей то, что она помешала мне встретиться с тобой. Я знал, что ты будешь ждать, ломать голову… – Печальное выражение лица сменилось улыбкой, которую я всегда обожала. – Ты выглядишь потрясающе, Алексис. Ты совсем не стареешь.

– Ты тоже выглядишь потрясающе.